Встретив кухонную Надю, еще ничего не знавшую про Даню, Сашка выяснил, что Кавалерия в комнате у Суповны. К Суповне Сашка прежде соваться не решался. Ее жилище представлялось ему чем-то вроде берлоги медведя. Чтобы попасть к Суповне, предстояло протиснуться по тесному коридорчику, где громоздились торфяные горшочки для рассады и стояли поломанные стулья. Суповна считала себя любительницей порядка и даже фанатичной его поклонницей, но порядка вокруг нее не было, а царил невероятный бардак. Она никогда ничего не выбрасывала, и все ее свободное время уходило на битву со старыми вещами, которые не пригодились ей в предыдущие двадцать лет, но которых без сомнения ждало великое будущее.
Еще из коридора Сашка услышал пение. Голос поднимался, дрожал грустью, затихал и вновь вспыхивал. Он напоминал живой огонек свечи, когда защищаешь его ладонью, спасая от ветра. Сашка невольно остановился, чтобы не прерывать пения, и, затаив дыхание, слушал.
Наконец песня погасла. Сашка постучался и просунул в комнату голову. Он увидел Суповну и понял, что пела она. Лицо у Суповны было смягчившимся, глаза сияли, в них еще продолжалась только что смолкшая песня. Правда, лишь до момента, пока Сашка, протискиваясь, не задел пирамиду старых ведер и они, рухнув, не завалили весь коридор. Тут уже Суповна мгновенно стала прежней Суповной, принялась выталкивать Сашку и орать.
Чей-то голос остановил ее. Сашка увидел Кавалерию. Поджав ноги, она сидела на кресле и зашивала носок.
– Я понимаю, что сейчас никто ничего не чинит. Но все равно в штопанье есть что-то успокаивающее! – сказала она Сашке, вопросительно поглядывая на него.
Сашка придерживался принципа, что все плохое лучше сказать сразу. И вину лучше взять на себя. Людей чаще злит не сам проступок, а попытки оправдаться.
Самым тяжелым для Сашки было то, что Суповна никуда не ушла, а осталась в комнате. Он слушал ее грузные шаги, и ему чудилось, что на его голову сейчас опустится скамья из цельного дуба. А шишек после таких ударов, как говорил Ул, не остается.
– Даня правильно сделал, что ушел? Ограда бы его впустила? – спросил Сашка.
Кавалерия покачала головой.
– Но он же не хотел с ней сливаться!
– Оттого, что яд выпит по ошибке, он не станет вишневым компотом.
– Но это хорошая закладка!
– Да что ты мелешь! А какие закладки плохие-то? Просто чужое не надо брать! – прокричала Суповна. Голос у нее был грубым и негнущимся. Не верилось, что это она недавно пела.
Кавалерия кашлянула. Суповна вышла в коридор и принялась громыхать ведрами.
– И та первая, алая, тоже была из тайника? – внезапно спросила Кавалерия.
– Да.
Упоминать об этом было особенно стыдно. Сашка обрушился в собственных глазах и опустел, как городская площадь, с которой только что убрали памятник.
Кавалерия укоризненно цокнула языком:
– Тебе не приходило в голову, что все эти закладки, которые ты пронес через болото, несвоевременны? Ну, кроме, возможно, алых.
– Но тот первошныр…
– Тот первошныр оставил их на двушке.
Чтобы не смотреть в глаза Кавалерии, Сашка подошел к окну. Совсем близко на подтаявшей лужайке стоял Горшеня. Его глиняная голова была обращена в их сторону.
– Ты можешь вернуть те закладки, которые принес? – озабоченно спросила Кавалерия.
– Вам?
– Мне или каменному фонтану.
Сашка посмотрел на нерпь. Череп на ней больше не проступал. Там, где он видел его в прошлый раз, теперь была только кожа.
– Я не знаю как.
– Ты их хотя бы чувствуешь?
Сашка старательно прислушался к себе:
– Нет.
Кавалерия медленно кивнула, не отрывая от него взгляда:
– Ну что ж, иди! Что я еще могу сказать? Спасибо, что не струсил и признался.
– Мне оставаться? Меня не отчисляют?
– Нет. Видел, что творится в Копытово? ШНыр в осаде.
– А уникум? Может, его как-то отдать? – безнадежно спросил Сашка.
– Отдать можно любой уникум, кроме этого. А он выбрал тебя.
Глава семнадцатая
Черные дни
Страх всегда убивает больше борьбы. Пока армия не бросает щитов и не размыкает строя, уничтожить ее практически невозможно, либо она уходит в небо с такой славой, что враг обычно уже не лезет к этому народу.
Меркурий
Потянулись дни осады ШНыра. Нырять невозможно. Небо блокировали боевые двойки гиел: носа не высунешь. С продуктами туго. Никаких копытовских магазинчиков. Только картошка, крупы, тушенка и прочие долгоиграющие запасы. Вдоль забора бродили озлобленные топорники Тилля, а ночами, чтобы не мерзнуть, жгли доски в железных бочках. Ведьмы Дионисия Тиграновича ночевали в автобусе с молдавскими номерами, который стоял на выезде из Копытово. Жадный Белдо нанял самый дешевый автобус. Удобств в нем не было, и ведьмы ходили в туалет при бензоколонке. Один раз психованный охранник попытался их не пустить, и рот у него сам собой зашился цыганской иглой. Хрипя от ужаса, охранник метнулся за помповым ружьем, но оно превратилось в расплавленный металл прямо у него в руках. Больше боевых ведьм не тревожили, и они мирно стояли в очереди в свой туалетик.
Уютнее всего устроились долбушинцы. Глава форта снял им корпус санатория «Заря». Это был уцелевший островок социализма, где на желтоватых тарелках подавалось пюре с котлетами, а на каждый столик ставили огромный чайник с отбитой эмалью. Шлепая пятками резиновых тапок, долбушинцы вечерами ходили друг к другу в гости или, накапав в чай рому, хором распевали «Катюшу», «Есть на Волге утес» и «По долинам и по взгорьям». При этом они старались не оглядываться на окна, за которыми маячили перекошенные от зависти физиономии берсерков и белые укоризненные личики ведьм. Долбушинцы задергивали шторы, но лица ведьм ухитрялись просачиваться и сквозь них, что очень отравляло хоровое пение.
Родион и Штопочка поначалу отваживались на вылазки, но окоченевшие на дежурстве берсерки кипели такой лютой злобой, что от вылазок пришлось отказаться. И без того уже люди Тилля, мстя шнырам за обстрел пнуфами, перебили всех кошек, которых смогли поймать за оградой. Суповна, которая раньше кричала, что передушит надоедливых котов, прорыдала весь вечер и приготовила на ужин такую пересоленную кашу, что ее никто не смог есть.
Фреда в эти дни была повсюду: и в пегасне, и в шныровских подвалах, и в кладовке, где в одиночку перебрала мешок с подмоченным рисом, и даже в медпункте, где лежал единственный пока шныровский раненый. Это был Рузя, в разгар боя с ведьмарями укушенный бездомной собакой, на которую он случайно сел. При этом, будучи безусловно полезной и даже незаменимой, Фреда не забывала произносить следующие фразы: «Это не моя обязанность!», «Я слагаю с себя всякую ответственность!», «А ну-ка все переделайте, или я ни за что не отвечаю!»
