– Ну я почти в электричке!
– И когда ты будешь?
– Да я уже еду! Говорят тебе!
– Сосредоточься на вопросе. К-О-Г-Д-А? Ответ должен содержать время!
– Ну через час, – сказала Окса.
Вовчик вздохнул. Час в понимании Оксы – это было четыре часа нормального человеческого времени. Вовчик посмотрел на пишущую Рину и, усмехнувшись, поднес трубку к ней поближе, чтобы Окса успела услышать ее бормотание. И Окса услышала.
– Кто рядом с тобой? – сразу среагировала она.
– Я один! – сказал Вовчик.
– Я слышала женский голос!
– Тебе показалось… Прости – плохая связь! Телефон почти разряжен!
Вовчик повесил трубку. Окса перезвонила еще раза четыре, потом еще четыре и еще, но он не снял.
– Вот теперь она точно не будет нигде задерживаться! – довольно сказал Вовчик, созерцая в телефоне количество пропущенных вызовов, которых было уже больше десятка.
– Сними трубку! – потребовала Рина.
– Ни в коем случае! Сейчас нельзя снимать, – отказался Вовчик.
– Почему?
– Потому что она звонит, чтобы со мной насмерть поругаться. Без звонка же у нее ничего не получится! Нужен, понимаешь, факт ссоры, а тут его нет!
И Вовчик, очень довольный собой, направился к воротам. Рина, уже закончившая писать, сунула блокнот в карман и поспешила за ним. По пути она представляла, что вот какое-то государство хочет объявить войну соседнему государству, а другое государство не принимает посла. И вот посол прыгает перед запертой дверью, мокнет под дождем и мерзнет. Пытается написать «Вам объявлена война!» на бумажке и подсунуть под дверь, но бумажка не просовывается, а дождь размывает чернила. С той же стороны двери стоят министры и король и тихо хихикают, дожидаясь, пока посол ушлепает ни с чем, так и не объявив войны.
Пока они шли до ворот, Окса вызывала Вовчика еще раз шесть, а потом звонки неожиданно прекратились.
– Ага. Сейчас она перезванивает маме, – деловито сказал Вовчик.
– Чьей, твоей?
– Зачем ей моя мама? Своей маме. Надо же ей хоть кого-нибудь накрутить, пока она вспоминает, где ей зарядить сирина для экстренной телепортации.
– А он у нее разряжен?
– Разумеется. Иначе она давно бы свалилась нам на голову!
Вскоре они уже шли по Копытово. На окраине Рине попалась на глаза сараюшка, из трубы которой сочился дым. Вокруг сараюшки, отыскивая годный к сжиганию мусор, ходила женщина с испитым, опухшим лицом. Рина встречала ее в Копытово и раньше, но почему-то считала, что она бездомная. Впрочем, возможно, так оно и было, потому что сараюшка на окраине Копытово едва ли кому-то принадлежала.
Запомнила же эту женщину Рина потому, что у нее был пес – крупная приблудившаяся дворняга. Умнейшая собака. Они вместе и спали, и ели. Несколько раз Рина видела, как женщина, допившись до бесчувствия, спит на скамейке у остановки, а собака ее греет и угрожающе ворчит, когда кто-то подходит. Вот и сейчас она собирала щепки, а пес ходил за ней как привязанный.
– Видишь эту собаку? – спросила Рина у Вовчика.
– Ну?
– Она управляется глазами, и общение у них вообще на невербальном уровне. Просто единый организм. Мне кажется иногда, что ее ангел-хранитель превратился с собаку.
Вовчик что-то невнятно пробурчал, пытаясь протащить заупрямившегося Фантома в дыру забора и этим сократить путь. Осторожный Фантом, не любящий нестандарта, в дыру не пошел, и пришлось обходить метров за двести, по известному ослику маршруту. Фантом не любил неожиданностей.
Минут через десять они были уже у подъезда писательского дома. Здесь Вовчик остановился и деловито огляделся.
– Так, – пробормотал он. – Осла взяли. Рюкзаки для продуктов взяли. Сами себя взяли. Ну, топаем!
Он открыл подъездную дверь и пропустил вперед Фантома, который привычно затрюхал по ступенькам, поочередно останавливаясь у каждой квартиры. В большинстве случаев им открывали без звонка. Писатели как-то неуловимо ощущали приближение ослика. Одни бросались его гладить сразу. Другие долго мялись и блеяли, притворяясь, что пишут сами, а их интерес к крылатому копытному носит сугубо природоведческий характер.
С писателями Вовчик вел себя без церемоний. Сказывался большой опыт общения и знание контингента. Подходил и, решительно дернув дверцу холодильника, заглядывал внутрь. При этом Рина всякий раз вспоминала шныровскую пословицу «Дайте мне заглянуть в ваш холодильник, и я расскажу вам, кто вы».
Опыт Вовчика простирался так далеко, что он ухитрялся усмотреть даже то, что было упрятано очень далеко.
– Это что там у вас из пакетика торчит?
– Майонезик, изволите видеть! – с готовностью отвечали ему пишущие про заек.
– Нет, другое. Такое вот красненькое! Не икра, нет?
– Что вы! Какая икра в наше кризисное время! Это кетчуп! – блеял писатель, ухитряясь одновременно жадно тискать шею осла.
Вовчик деловито хмыкал и, прихватив кетчуп, сгружал в рюкзак консервы, причем нередко внимательно проверял дату. Не у всех, но у некоторых проверял.
– А то есть тут некоторые… хитрые… – намекал он грозно, и писатели смущенно опускали глаза.
Потом Рина с Вовчиком поднимались на следующий этаж.
– Кто там? – пугливо спросили из-за обитой кожзаменителем двери.
– Осел! – простуженно сказал Вовчик.
За дверью задумались. Потом пропищали:
– Хорошо, возможно, я вам открою. Только проводите его быстрее, чтобы не было сквозняка!
Вовчик шепнул на ухо Рине:
– Вечно с ним так. Без двух шапок на улицу не выйдет! А пишет про спецназ. Как-то почитали его с Оксой, так едва в живых остались! На каждой странице треск позвоночников и разрывы снарядов!
В квартире напротив обитала грузная дама, курящая трубку. Она опустилась перед осликом на колени и, обняв его за шею, пророкотала басом:
– Ну, здравствуй, друже! Поможешь с финалом романа?
Вовчик открыл холодильник. В холодильнике у дамы был только холод.
– А где еда? В прошлый раз хоть вареная картошка была! – спросил он, но робко, потому что даму с трубкой, видимо, побаивался.
– Увы, дорогой мой, я ее съела. В каждом писателе и актере живет противный капризон. Ему очень трудно быть хорошим человеком… Ну все, прочь-прочь, уводите осла! Мой роман, кажется, дозрел!
На четвертом этаже ослик Фантом, привычно толкнув мордой незапертую дверь, прошел в квартиру и, обжевывая висевшие пузырями обои, направился на кухню. Рина и Вовчик следовали за ним. По кухне в тельняшке бегал писатель Иванов, дергал себя за бороду и очень пугал своего соседа – толстенького положительного поэта Лохмушкина, пальцы у которого были похожи на перевязанные веревочкой сосиски. Не верилось, что это автор трепетных стихов, каждая строфа в которых – как обнаженный нерв.
