После возвращения из Екатеринбурга Родион выглядел скверно. Похудел. Щеки запали и от щетины казались ржавыми. Лишь глаза горели страшным, каким-то волчьим огнем. Когда он ходил в Копытово, то копытовские юнцы – из тех, что шатались у автобусной остановки в поисках к кому бы пристать, – перешептывались между собой, сколько этот мужик сидел и по какой статье.
В ШНыре удивлялись, что дорога могла его так измотать. Ул и Сашка быстро оправились. Уже через пару дней у Сашки на щеках исчезли следы обморожений. Лишь правое веко опухло. Видимо, в полете он тер его варежкой и занес какую-то инфекцию. Что касается Ула, то на нем ледяной ветер вообще никак не сказался. Его толстые, монгольской крепости щеки к морозу относились философски, да и плотное тело, несмотря на нескладность, было прочно, точно его вытесали из дубового пня.
Выскочив из пегасни, Родион шел по парку к корпусу. Шел быстро, но как-то неровно. Временами останавливался, замирал истуканчиком, в слабовольной, оцепенелой рассеянности тянулся рукой к шее и начинал яростно чесать, буквально раздирать ее ногтями. Потом, опомнившись, вздрагивал, отдергивал руку и, зачерпывая мокрый снег, обтирал лицо.
Как-то в один из таких дней, когда, сдавшись страсти, он опять раздирал свою шею, позволяя эльбу растворять себя взамен удовольствия, он оказался в Копытово. Зашел в магазин сразу после открытия. Было только пять или десять минут девятого. В магазине имелся винный отдел, где продавали в розлив. Там уже стояло двое завсегдатаев. Они были такие еще довольно приличные с виду, еще не обтрепанные, не нищие, с самыми легкими еще прожилками на щеках и носах, но уже какие-то суетливые, покашливающие, смущенно бравурные.
Она выпили по небольшому стакану, заели конфеткой и почему-то остались стоять, чего-то еще ожидая в себе, но уже, видимо, думая о следующем стаканчике.
Родион смотрел на пьянчужек и понимал, что ничем от них не отличается. Такая же страсть. Только у них своя страсть – у него своя. Но природа страсти абсолютно одна и та же. Полный контроль. Ты себе не хозяин. Ты тряпка, в которой действуют химические силы. Действуют до полного уничтожения. Это война, и миром ей не завершиться.
Кавалерия уже несколько дней приглядывалась к Родиону и хмурилась. Один раз она даже попыталась поговорить с ним.
– Человек существует от подарка к подарку. От чего-то радостного в своей жизни до чего-то радостного. От надежды к надежде. В моей же жизни ничего этого нет, – сказал Родион.
– Не ной! – поморщилась Кавалерия. – А то я сейчас заплачу!
– Кому вы заплатите? – влез в чужой разговор проходивший мимо Влад Ганич. У него, как всегда, возникали свои ассоциации.
В общем, разговора не получилось.
У корпуса Родиону попался Макс, тащивший на плече здоровенный арбалет, который он выискал в хранилище первошныров. Вид у арбалета был ветховатый, при прицеливании он требовал упора, но на пути у болта было лучше не оказываться.
Со своим арбалетом Макс шел как собака с косточкой. На общение был не настроен и хотел забиться куда-нибудь в уголок и тихо ковыряться, рыча на посторонних, чтобы не мешали. Макс хотел обойти Родиона по снегу, но тот заступил ему дорогу. Остановившись, Макс вскинул голову.
– Пы… привет! Ч… чего те-те… тебе? – поздоровался он.
– Я похож на лакея? Да или нет? – резко спросил Родион.
Макс ошарашенно уставился на него:
– Пы-пы-пы… почему? Ну ты сы-сы-сказанул!
– Мне нужна не болтовня, а или «да», или «нет»! Ну! Похож я на лакея?
– Н-нет.
– Плохо, – серьезно сказал Родион. – А что выдает, что я не лакей?
– В-в-взгляд. У лакея взгляд лы-лы-лы… лакейский. А ты так с-смотришь, что х-хочется с-спрятаться! И двигается лакей мягче, с же… желанием у-услужить.
– Значит, будем избавляться от взгляда и услуживать! – непонятно к чему сказал Родион и, мрачно усмехнувшись, прошел к ШНыру. Макс, разинув рот, долго смотрел ему вслед.
Немного позже стало известно, что Родион ненадолго заходил к Кавалерии. О чем они говорили, осталось неизвестным, но, видимо, разговор не сложился, потому что в кабинете у директрисы ШНыра что-то разбилось и Родион выскочил от нее как ошпаренный. Еще полчаса спустя его видели на центральной аллее ШНыра, ведущей к подъездным воротам. Родион быстро шел, наклонившись вперед, и за плечами у него был рюкзак.
У ворот ему попалась Наста, метавшая саперку в ящик. Метала она красиво, с переворотом. Лучше ее в ШНыре саперку бросали только Ул с Родионом да, пожалуй, Макс, хотя тот больше предпочитал арбалеты. Из трех бросков Наста промазала только один, да и то потому, что немного перекрутила, экспериментируя. Возле нее Родион ненадолго остановился. Наста понимающе покосилась на его рюкзак.
– Валишь? – спросила она кратко.
– Валю, – ответил Родион.
Наста выпрямилась. Разговаривая с Родионом, она гоняла во рту спичку. Причем делала это мастерски. Казалось, спичка движется сама, без всяких усилий. Спичка скользила вместе со взглядом Насты, который она переводила с Родиона на его рюкзак и обратно.
– Ну и вали! Скатертью дорожка, – сказала Наста. Головка спички вскинулась к ее носу, а потом резко опустилась вниз.
– Я все равно буду с вами! – с усилием сказал Родион. – Всегда.
– Угу, – сказала Наста. – Про «всегда» я поняла. В детстве у меня был аквариум. Любила я это мокрое дело. Рыбки очень добрые, но когда одна рыбка заболевает, к ней сразу подплывает другая и выедает ей глазик. Этим она хочет сказать: «Держись, подруга, я с тобой!»
На лице у Родиона появилось выражение муки. Он подался вперед, точно хотел что-то сказать или объяснить, но вместо этого упрямо и зло махнул рукой и, толкнув незапертые ворота, быстро зашагал к электричке.
* * *
Тем временем в пегасне Кирилл с Леной чистили Аскольда.
– А ну стой! Морду наклони, опилки висят! Стой, кому говорят! – безнадежно подпрыгивая, чтобы достать до опилочной бороды, орал на Аскольда Кирилл.
Разыгравшийся Аскольд топтался в деннике, грозя размазать Кирюшу и Лену по стенке. Ул подошел к ним и, оставаясь снаружи, стукнул по сетке над кормушкой.
– Аскольд! Пой! Мой! – крикнул он.
Жеребец послушно застыл, позволяя продолжить чистку.
– Как ты это сделал? – спросил потрясенный Кирилл.
– Да никак. Мы тут с Афанасием вечно спорим! Я ему талдычу, что пеги понимают интонации, а не слова! Между «стой!», «пой!», «рой!» или «мой!» для них особой разницы нет. А Афанасий филолух, ему за слова обидно, и он из принципа не соглашается, – пояснил Ул.
– Так и люди, в общем-то, – задумчиво протянул Кирилл. – Можно сказать «идиот!» так, что человек растает от счастья. А можно сказать «ты просто чудо!» – и тебя выкинут в окно.
– Ты просто чудо, Кирюша! – промурлыкала Лена, убедившись, что окон поблизости нет.
