Даня никак не мог его ухватить: рука все проходила под пол, как у призрака, и не исключено, что даже выглядывала из потолка у нижних соседей, потому что Даня слышал снизу не то хрип, не то неясный крик.
«Ну поехали! Последняя попытка! Соберись!» – велел себе Даня.
Он дал сам себе легкую затрещину (это у него вполне получилось) и, зажмурившись, чтобы ни на что не отвлекаться, опять устремился рукой к лимону. Сжал руку, что-то схватил и, внезапно издав короткий вопль, распахнул глаза.
Лимон продолжал преспокойно украшать собой дно чайной лужи. В руке же у Дани был пучок свежевырванной зеленой травы. Зеленой, сочной, с непередаваемым ощущением сокровенно запрятанного в ней солнца. Той самой травы, что бывает только на двушке у ручья!!!
До самого вечера Даня скитался по квартире, не находя себе места. Все думал, думал, и даже сам толком не знал о чем. Мысли вертелись и прыгали. В этой круговерти мыслей он порой проходил двери насквозь, пугливо оглядываясь и проверяя, не заметил ли кто. Но никто не замечал. Всем было не до Дани.
Тетя объяснялась со своим поклонником, в десятый раз бросая трубку и требуя больше не звонить. Потом она, впрочем, перезванивала сама.
Папа был на работе. Сидел у себя в отделении банка в душном кабинете, изредка выходя из него и объясняя старушкам, как пользоваться платежным терминалом. Он мог бы этого и не делать, потому что у него были подчиненные, но ему тоже требовались прогулки и хоть какие-то развлечения.
Из родительской комнаты доносились звуки дрели. Это мама сверлила потолок, намереваясь повесить бронзовую люстру с пятнадцатью рожками. До того как оказаться у них в доме, люстра висела в театре. Мама купила ее по Интернету, очень дешево.
Вечером Даня лег очень рано. Не хотел попасться на глаза родителям и объяснять, почему руки у него проходят сквозь стол. Ночью он ворочался, царапал ногтями простыню, а когда утром проснулся и посмотрел на свои пальцы, то едва не закричал. Под ногтями у него были черные каемки земли, а к земле пристали мелкие вытянутые семена. Сам не зная зачем, Даня аккуратно выскоблил семена стержнем от ручки (ручка мазала, и под ногтями появлялись синие каемки) и спрятал их в коробочку из-под рыболовных крючков.
Потом снова повернулся к дивану, на который все это время не смотрел. По подушке ползла большая золотая пчела.
– О! Прилетела! Дня три тебя не видел! – приветливо сказал Даня.
Считая, что это его пчела, он протянул ей руку. Он не был уверен, что рука опять не начнет исчезать, но все равно попробовать стоило. Пчела преспокойно забралась Дане на палец и по пальцу побежала вверх.
– Ты какая-то не такая! В варенье, что ли, свалилась? – приветливо спросил у нее Даня.
В ШНыре пчелы регулярно падали в варенье. Иногда Суповна даже закатывала их в банки, откуда они потом вылетали прямо через стекло.
И правда, пчела была светлее, чем всегда. На вид даже не золотая, а точно отлитая из меди и натертая замшей. Даня озадаченно разглядывал ее, удивляясь непривычной новизне своей пчелы.
Пчела добежала ему до локтя и хотела бежать дальше, когда откуда-то сверху на руку Дани свалилась еще одна золотая пчела. Эта была уже тусклее, но двигалась решительнее, и вообще ощущалось, что это зрелая, уверенная в себе пчела. Позолота ее была обтершейся, крылья чуть желтоватые, натруженные. Одно даже словно с трещинкой или с подгибом.
По этому крылу Даня и узнал ее. Это была его пчела! Трещинка же возникла оттого, что Макар когда-то от большого ума выстрелил в Данину пчелу пнуфом в упор. Почему-то на своей пчеле проверять действие пнуфа он не стал, а вот на чужой ума хватило.
Эта вторая пчела побежала навстречу первой. Несколько мгновений пчелы ощупывали друг друга усиками, а затем бестолково забегали по слабому бицепсу Дани, толкаясь головами, наскакивая и то и дело подгибая брюшко, чтобы пригрозить жалом.
Даня ничего не понимал. Схватив себя за пижаму, он дернул рукав, резко натянув ткань. Пчелы слетели, заметались в воздухе, а потом обе как свинцовые шарики врезались Дане в лицо. Даня схватился за скулу, отскочил и издали кинул в пчел подушкой.
– А ну пошли отсюда! Вы что, взбесились?.. Кто вообще эта вторая?! – жалобно крикнул он.
Пчелы метались по комнате, стукаясь в стены и ковер. Это было какое-то ослепительное безумие. С каждым мгновением они все больше ускорялись, и вскоре Даня уже почти не различал их. Видел только, что от злости пчелы раскалились так, что воздух в комнате стал горячим. Они врезались в стены, сорвали полки, опрокинули стул, вдребезги разбив его спинку. В стенах появлялись дырочки, похожие на пулевые. Чтобы уцелеть, Даня попытался залезть под диван, но проблема состояла в том, что щель под ним была небольшой. Даня в нее не помещался. Потом с перепугу как-то поместился, но опять услышал вопль и понял, что тело его, ставшее прозрачным, опять частично протиснулось сквозь потолок к бедным соседям.
Пришлось вылезать и возвращаться в свою комнату. Пчелы, только что сбившие на пол стопку из десяти книг, немного успокоились и теперь, не теряя друг друга из виду, ползали по стене.
В дверь вопросительно стукнули.
– Нельзя! – запоздало крикнул Даня, но в комнату уже заглянула мама. В руках у нее была дрель.
– Да что у тебя тут такое? – спросила она. – Чашки на кухне прыгают!
Даня набрал в грудь побольше воздуха. Он принципиально не врал родителям, а защищался длиной речи в надежде, что к середине его правды собеседник тихо уснет, как обычно и происходило, когда Даня начинал издали озвучивать все резоны. «Во-первых, это не совсем так, – говорил Даня. – Во-вторых, это требует уточнения… в‑третьих, мне хотелось бы отметить некоторые предварительные моменты…» Когда он доходил до «в-восьмых» и «в-девятых», самые большие правдоискатели начинали тихо пятиться и удирать. Однако сейчас оказалось, что можно обойтись и без «в-восьмых», потому что его ответ был маме не нужен.
– Я купила карниз для штор, – похвасталась она. – Хороший карниз. Длина четыре метра десять сантиметров. До ремонта висел в филармонии… Хочешь у тебя повесим, а то мне негде?
– У меня же есть уже шторы!
– Да при чем тут шторы? Ты вообще слушаешь, что я тебе говорю? Карниз!.. Кстати, шторы мы тебе тоже повесим.
– А цель? Я умру, а шторы останутся… – буркнул Даня.
Этим он хотел выразить, что все материальное никакой ценности для него не имеет и, следовательно, ему все равно. Вешай хоть сто карнизов, только не спрашивай у меня разрешения. Но опять же мама поняла его в другом смысле.
– Ну это да, конечно, – сказала она. – Но тут такой карниз! Представляешь, четыре метра! Натуральный дуб! Он вообще всех переживет! Он и до театра, говорят, где-то висел.
Мама посмотрела мимо сидящих на стене пчел и вздохнула, размышляя, видимо, о карнизе.
– Слушай, а у тебя горелой бумагой пахнет! – рассеянно сказала она и вышла.
