– Как же я вернусь в ШНыр? Я же закладку взял? – спросил Даня испуганно.
– А я уж не знаю, как ты вернешься. А только велено́ нам, чтобы тебя вернуть! – строго произнес Кузепыч. «ВеленО» он ударил на последний слог, и это вышло невероятно убедительно.
– А закладка? – опять спросил Даня.
Кузепыч засопел:
– Пчела ж к тебе прилетала?
– Да, – испуганно подтвердил Даня.
– Ну так чего ж тогда? Если пчела прилетала, то, ясельный пень, проход в ШНыр для тебя милости просим. Вот те и вся музы́ка! А если еще какие-нибудь уговоры нужны, то буди «от-ты-дусю»!
И Кузепыч опять стал порываться толкать Витяру в спину. Даня удержал его за руку.
– Не надо! – всполошился он. – Жалко!
– Жалко? – переспросил Кузепыч. – Жалко знаешь у кого бывает?..
И он расхохотался, причем так, что лбом уперся в гудок. Видимо, ему показалось невероятно смешным, что жалко бывает у пчелки и к Дане тоже прилетела пчела. И вообще куда ни посмотри и чего ни скажи – всюду одни пчелы.
– Хорошо, – покорно согласился Даня. – Я поеду в ШНыр. Но у меня теперь вообще-то, если вас не смущает, две пчелы!
– Ну че тебе сказать по этому поводу? Поздравляю. У кого-то и одной нет, а у тебя, ясельный пень, две! – отозвался Кузепыч.
– А вещи? – Даня сообразил, что с каждой секундой уезжает все дальше от своего дома, а возвращаться Кузепыч явно не собирается.
– Вещи потом возьмешь. А то вон за мной ведьмарики пристроились! Ту машину видишь?
Даня пугливо обернулся:
– Красную?
– Нет. За ней которая. Желтоватая такая, невзрачная… Давно уже за нами тащится… Да только далеко не утащится! – с предвкушением произнес Кузепыч и, воспользовавшись тем, что они выехали на проспект, так вдавил газ, что Даня едва не влип спиной в сиденье.
Желтоватая машина сразу отстала.
– Вот! – хмыкнул Кузепыч. – И я о том же! Только как бы нам опять в пробке не залипнуть… Достань-ка на всякий случай шнеппер! В бардачке там!
Даня дернул ручку на себя, попутно осознав, от какого слова бардачок именуется бардачком. На колени ему хлынула целая вселенная предметов, среди которых были здоровенные садовые ножницы, две-три окаменевшие булки со следами зубов, охотничий нож без ножен и шнеппер. Когда Даня доставал шнеппер, в недрах бардачка запиликал телефон.
Даня даже вздрогнул от смешного пиликанья этого телефона. Мобильник у Кузепыча был древний, примерно как машина. В любом салоне связи стали бы тихо хихикать, если бы у них попросили подыскать к нему, допустим, зарядку. Но одного у телефона нельзя было отнять: он был настолько громким, что Даня слышал в трубке голос Кавалерии едва ли не сквозь голову самого водителя.
– Алоу! – басом рыкнул Кузепыч, тыкнув пальцем стершуюся кнопку.
– Даню нашли?
– Есть такое дело про «нашли», – подтвердил Кузепыч.
– Витяра помог?
– Угу. Прямо соловьем разливался. Теперь вот тут лежит.
– Кто лежит? – озадачилась Кавалерия.
– Ну этот… соловей… храпит тут…
Кавалерия вежливо помолчала, видимо даже не пытаясь что-то понять о храпящих соловьях.
– Приезжайте скорее. Есть новости о Родионе, – сказала она.
– От Родиона? – переспросил Кузепыч.
– О Родионе!.. – строго повторила Кавалерия, и что-то такое прозвучало в ее голосе, что Дане стало жутко.
Глава шестнадцатая
Темница дядюшки Белдо
Родион вытащил из револьвера пустую гильзу и зачем-то стал вытирать ее о рукав. Гильза тускло отливала латунью. Лицо у Родиона было пустым и грустным.
– Зачем?! – закричал Ул. – Что ты наделал?! Ты же ее любил!
– Она читала Бродского, – печально сказал Родион.
– И?..
– Ты не понимаешь: ей – нравилось – читать – Бродского!
ВВР = Внутренние
Воображалки Рины
Родион метался и бредил, временами начиная лихорадочно царапать шею и затихая. Потом опять бредил и опять метался. Всплывало давнее воспоминание: в торговом центре к потолку прилип кем-то упущенный гелевый шар в форме сердца. Нетерпеливо покачивается между двумя рядами ламп. Рвется наружу. Родион буквально слышит крик шарика: «Пусти меня, потолок! Пусти! Хочу лететь!»
Когда Родион случайно зашел в тот же магазин на следующий день, шарик уже ослаб, одряб, но все еще висел у потолка. На третий день шарик еще сильнее ослабел и висел уже не у потолка, а гораздо ниже. Родион, свесившись с ведущей на второй этаж лестницы, поймал его и вынес на улицу. Вот она – свобода! Но шарик уже никакой свободы не желал. Он жался к земле, а потом его подхватил ветер и унес, цепляя об асфальт.
– Пусти меня! Пусти! Не хочу! – шептал Родион, и чудилось ему, что тот шарик – это он.
Наконец пелена начала раздвигаться. Родион застонал, пошевелился и вдруг услышал голоса, звучавшие совсем близко.
– Ой, смотри, хозяин! Родион свет Шнырович очнулся! – пропищал кто-то.
– Ну и что? Пусть себе валяется! – пасмурно отозвался другой голос, но, странным образом, из той же точки пространства.
– Ага… на нашем диванчике! Уже целые сутки! Может, зарубим его?
– Чем зарубим? У нас нет наших секир.
– Эх, жаль нельзя задушить охранника! Его оружием мы бы зарубили другого охранника. Потом бродили бы и потихонечку всех зарубали! Последним зарубили бы Белдо. Отобрали бы у него наши секиры. А секирами зарубили бы Родиона, который освободил бы диванчик! Хороший у меня план?
Что-то звякнуло.
– Замечательный. Только отсюда не сбежишь…
– Тогда у меня другая идея! – пропищал первый голосок. – Давай не душить охранника! Давай задушим Родиона свет Батьковича!..
– Ну хорошо! – неохотно разрешил второй голос. – Души! Только давай я отвернусь!..
Родион напрягся. Когда чьи-то пальцы коснулись его шеи, он рванулся, с силой вцепился в чье-то запястье, почему-то очень мало сопротивлявшееся, что-то сорвал с него и, взглянув, коротко вскрикнул. В руке он держал куклу. Кукла была носатая, с лысиной и длинной узкой бородой, сплетенной вместе с волосами. Родион вспомнил, что когда-то она валялась в Зеленом Лабиринте, но потом Алиса, хранящая Лабиринт, выбросила ее за ограду ШНыра.
Освобождая руки, Родион отшвырнул куклу.
– Не порти моего друга! А то я рассержусь и шуточки закончатся! – сурово предупредил кто-то.
Рядом с диваном на коленях стоял длинноволосый мужчина, такой же плешивый, как его кукла, с таким же точно носом и бородой. Одет он был во что-то льняное, длинное, с кучей пришитых ленточек и колокольчиков. Это они все время звякали.
