– Я… увидел открытые двери, – произнёс первое, что пришло в голову. Мне не было ясно, с чего начинать. Кто знает, что бы сказал Эрасмуссен на моём месте?
Мужчина поднялся и стал ко мне в пол-оборота, вытирая рукавом пот со лба.
Классический французский профиль. Короткая аккуратная причёска. Благородная седина. Едва уловимая, но приятная полуулыбка.
Он поставил кочергу у камина. Чуть выше моего роста. Худощавый.
– И вошли?
Умные, испытывающие серо-голубые глаза, на самом дне которых что-то блестит. Рановато он поседел. Лицо, скорее, средних лет. Или это впечатление от глаз?
– Меня позвали.
Незнакомец отвёл взгляд, посмотрел в окно. На его лице мелькнула какая-то эмоция, которую я не смог распознать. Вероятно, моё появление здесь озадачило его. И он ещё не решил, как поступить.
Француз приблизился к стеллажу с книгами, и мой взгляд будто соскользнул с его лица на книги… Они вызывали впечатление очень старых. Некоторые в золотых окладах. С драгоценными камнями.
– Сюда приходили многие, – сказал под нос незнакомец и загадочно посмотрел на меня. На мгновение показалось, что его глаза неестественно блеснули серебряным светом.
Меня продрал неожиданный холод. Потянуло к камину, от которого исходило тепло.
– Этот дом как живая история, – сообщил странный аристократ. – Он помнит многое.
– Здесь что-то произошло? – справившись с комком в горле, спросил я. И встал вплотную к камину.
– Собрания. О них мало кто знал. Но здесь принимались решения.
– Какой-то заговор?
– Рождался новый век, а старый сопротивлялся… Вольтер, Дидро.
Он многозначительно посмотрел на меня и продолжил:
– Они подарили старому миру свет знания, и тот не выдержал. Дело в точке, из которой исходит мышление. Они назвали её прометеевской. Если помните…
– Титан, который выкрал с Олимпа свет.
– Огонь, – поправил незнакомец.
– … и подарил его людям.
Аристократ впервые широко улыбнулся:
– За что был проклят богами.
Он стал молча, улыбаясь, смотреть на меня. Его странный взгляд становился теплее. Я не сдержался и тоже улыбнулся.
– Ну, да ладно. Хватит тайн, – мужчина приблизился ко мне и протянул руку. Пожал мою.
– Пьер. Пьер ДеКлер.
Я на секунду замешкался, но решил ответить правдиво:
– Виктор Рули.
Ощутив в своих словах нотку неправды, добавил:
– Рулёв.
– Вы эмигрант?
– Их потомок.
– Франция всегда принимала тех, кто лишился дома. Люди обретали здесь новый дом. Мне очень приятно.
– Взаимно.
Камин всё так же потрескивал. Пьер подошёл к нему, взял прут и стал подтаскивать к огню дрова.
– Мне понравился ваш доклад.
– Спасибо.
– Но главное – ответ на вопрос.
– Надо сказать, что не был готов к нему.
– Было заметно. Но так даже лучше. Вы говорили от сердца, – он переворачивал дрова и угли. – Хорошо, что вы сами избавились от иллюзий… – француз подставил лицо бликам огня. – Машина была проектом социалистов. Вы знаете, что такое социализм? – он посмотрел на меня. – Садитесь, Виктор. – Пьер кивнул в сторону стоявшего у стены резного стула, почти музейного экспоната.
Я подтянул стул ближе и устроился у камина.
– Когда распределение более… равномерное.
– Рациональное. Не «равномерное», а «рациональное».
Я пожал плечами:
– Может быть…
Французу явно нравилось то, что он делал. Он водил прутом по горящим углям, словно выписывая вензеля. ДеКлер ловко управлялся с огнём, и оранжевые блики плясали на лице аристократа. На губах и глазах. Казалось, что огонь целовал его.
– История, как мы с вами знаем, повторяется, – Пьер ухмыльнулся. – Человек, в самой глубине, нерационален. Нелогичен… Я никого не обвиняю. Просто называю вещи своими именами. Социализм ближе тому, что мы называем машинным разумом. Это… не вполне наше. Помните? Цифры, строчки… Один, ноль, один, ноль… В одном ряду люди и роботы, автоматы, псевдобетонные плиты, система канализации, транспорт… Всё рационально, лишено неясного, неуловимого. Их предыдущий проект провалился, поскольку в нём не нашлось места маленькому иррациональному человечку. И тот всё испортил. А надо было с самого начала прояснить их взаимоотношения.
– Чьи?
– Людей и прогресса.
Он замолчал, ожидая моей реакции. Но её, по большому счёту, не было. Я неожиданно понял, что могу согласиться с новым знакомым. Его слова резонировали с чем-то внутри меня.
– Мне… Всегда было странное чувство. Там. В Облаке.
– Даже больше. Вы боялись его, – Пьер торжествующе посмотрел мне в глаза и вернулся к выписыванию в огне слов, ведомых только ему. – Олимп… устроен иначе, чем мы с вами. Он создан, чтобы решать задачи, и делает это как умеет.
– В каком смысле?
– Он создаёт условия, при которых его возможности со временем расширяются. С его точки зрения всё логично. Вот только надо понять, что это значит для нас. Он просчитывает варианты и постепенно ведёт нас туда, где всё предсказуемо, логично, линейно. Вы понимаете меня?
– Не до конца.
– Я не хочу сказать, что он прямо завтра начнёт убивать нас. Нет. Суть на другом уровне… войны.
– Какой войны?
– Войны против человеческих ценностей. Против уникального. Неповторимого. Невыразимого. Глубоко личного.
Я смотрел на аристократа и гадал, куда же завёл меня путь мертвеца Эрасмуссена. ДеКлер продолжал говорить, практически омывая лицо бликами пламени:
– Машина создаёт мир, в котором всё меньше места для человеческого. Он не станет убивать нас прямо завтра, но послезавтра мы столкнёмся с чужим и враждебным миром. Почему? Машина стремится к созданию предсказуемых ситуаций. А это цифры, понимаете?
Я кивнул, глядя в разгорающийся под руками Пьера огонь. А тот будто слушался француза. Как домашний любимец своего хозяина.
Я смотрел на совершенно нереальную, гипнотическую картину.
– Строчки и массивы цифр… Принято считать, что он строит имитацию города. «Моделирующую среду». Проблема в том, что так было в самом начале. Отчасти сейчас. Но в будущем многое изменится. Он видит цифры, а сквозь их фильтр всё одинаково. Не имеет значения, что реально. Более того, имитация понятнее. Ему ничего не стоит заменить одну строчку другой, удалить строчку… Для компьютера не существует человечности, эмоций, чувств, неосознанного. В мире Олимпа для них нет места. Значит, нет места и для нас… Только для строчек, которые легко стирать, копировать. Подправлять.
