Он помолчал, давая мне переварить сказанное, и через несколько секунд продолжил:
– Или он, или мы. Повторяю, я не считаю его «злым» или… Олимп видит мир через каскад аналого-цифровых и обратных преобразований… стирающих то, что не вписывается в математику. Неуловимое, уникальное. Личное, человеческое. Он давно понял, что эффективность решений повысится, если он получит доступ к постановке задач.
– Задачи ставятся людьми. Комитет супервайзеров. Его избираем мы.
– Это иллюзия. Цирк, что показывают по телевизору – не более чем представление. Знаешь ли ты, сколько настоящих людей – не компьютерных голограмм – среди кандидатов?
– Нет.
Несмотря на то, что я сидел у огня, с меня начал катиться холодный пот. Мне вдруг показалось, что я… не могу вспомнить, когда в последний раз видел шефа… просто как человека. Не в виде голограммы.
До слуха донёсся вздох Пьера.
– До последнего случая ни одного.
– А тот араб?
– По моей информации он… первый человек за одиннадцать лет. И дело не только в нём. Доходит до смешного. Акционеры компаний уже не могут вживую встретиться с управляющими. Увольнять таких «менеджеров» бессмысленно. На место одних голограмм приходят другие.
– Как Айман прорвался туда?
– Ему помогли. Мы… помогли. Хакеры смогли победить Олимп на его поле, среди мира цифр, – Пьер улыбнулся уголками губ. – Как видишь, мы ещё можем кое-что. Пока… Машина сопротивлялась, но люди проголосовали за человека… А вы? За кого голосовали вы?
– Там же была оппозиция. Всегда. В списке были те, кто…
– Это дутая оппозиция. Клоуны. Они нужны… чтобы представить нас в виде этой… «либерблядвы». Всё подстроено. Система работала как часы до последнего случая.
– Тогда… кто стоит за расстрелом?
Металлический прут впервые неосторожно скрипнул по дну камина.
– Разве не ясно? – он посмотрел мне в глаза, и в его взгляде блеснули странные серебряные огоньки. – Ему не нужны люди. Он убирает последних «человеческих» служащих из системы власти.
Пьер поднялся.
Поднялся и я.
– Полагаю, мы объяснились? – спросил он и вновь улыбнулся.
Я подумал секунду. Вспомнил убитого полицией араба, кадры расстрела демонстрации…
Не дождавшись моего ответа, он продолжил:
– Можно предположить, что ты не раз сталкивался с бесчеловечностью системы… Был вынужден участвовать в незаконных делах. Упекал за решётку невиновных. Случалось такое?
Мне вспомнилась история с Жанной и незнакомкой, которую я подставил. И много чего ещё…
– Мы можем всё исправить, – он тронул меня за плечо. – Ну… не всё, но многое. Не нужно сомневаться в наших возможностях… Не важно, как ты поступал раньше. Мы поможем освободиться от этого.
– Да… Я понимаю вас. Пьер.
Я согласился, главным образом, потому что припомнил слова француза о стратегии Олимпа. О том, как машина действует – с тем, чтобы его возможности со временем расширялись… Ведь в случае неудачного «собеседования» мои возможности сравнялись бы с потенциалом неопознанного трупа.
В то же время я не мог отделаться от кое-чего… В его словах имелся смысл. Правда.
Мир за окном резко отличался от нагромождения псевдобетонных клеток, в которые были заперты жители города. Как ни странно, здесь, на извилистых уютных улочках, было больше воздуха и достаточно места для человека. Старые городки создавались для него. В те времена никто не думал, что машины могут занять его место и перестроить мир под себя. Здесь над головой висело настоящее небо, а не глухая, почти могильная, крышка. По мостовым ездили настоящие кареты, как в старом кино о мире, который куда человечнее современного. Я впервые увидел подобный мир не на экране телевизора, а вокруг себя. Я очутился внутри него… Сравнивать квартал с тем, что было в Облачном городе, вообще не имело смысла.
Это просто не наш мир. Он чужой… Кажется, мне в первый раз удалось коротко и ясно сформулировать своё отношение к нему.
ДеКлер повёл к двери в следующий зал:
– Я попросил бы с пониманием отнестись к обрядовой стороне наших собраний… Это традиции, которые скрепляют общество. Их нужно уважать. Традиции проходят сквозь сотни лет, и связывают нас с теми, кто делал историю.
Он остановил меня у двери, взял сумку с конференции и оружие. Помог снять плащ. Завязал мои глаза чёрной лентой. По короткому скрипу я определил, что передо мной открылись двери. Лёгкий толчок в спину направил дальше.
Я шагнул в темноту, и меня догнали последние слова Пьера: «Тебя будут спрашивать».
Я следовал по пути, который должен был пройти Эрасмуссен. Музейщик не выдержал. А у меня не оставалось выбора.
* * *
Пройдя с десяток шагов по паркету, я ступил на мягкий ковёр. Сделал ещё несколько шагов по нему в полной темноте и молчании…
В один момент со всех сторон послышался странный звук. Я остановился, и звук исчез. Через секунду стало ясно, чем это было. Звон металла о металл. Лезвия… многочисленных мечей или шпаг касались друг друга. «Они» вокруг меня.
Около минуты ничего не происходило.
«У этих ребят куча свободного времени», – думал я, стоя на месте и совершенно не двигаясь.
Из-за спины донёсся скрип двери – её закрыли.
– Сними повязку, – послышался голос немолодого мужчины. Прямо передо мной.
Я быстро снял её, практически сорвал, но в первый момент не понял, что изменилось. Вокруг было почти так же темно.
Оглянулся. Никого. Темнота зала скрывала периферию. Только впереди горела одинокая свеча. Её свет выхватывал из сумрака книгу, которая покоилась на подставке-кафедре. Я направился к ней.
Закрытая книга. На ветхой чёрной обложке белело название: «Библия». Из книги торчала закладка, тонкая полоска бумаги. Я открыл на ней книгу – на первой же странице – и прочёл про себя текст…
«Тот, кем он будет, ответил: не умрёте, ибо Яхве знал, что, когда съедите плод с дерева жизни, ваши глаза откроются, и вы будете, словно боги, которые видят добро и зло. И сказал Яхве: Вот, Адам стал как один из нас, кто знает добро и зло. Изгнал его Яхве из Рая – возделывать прах, откуда Адам взят. И поселил его напротив Рая, а у восточных врат сада…»
Логика подсказала, что последняя фраза обрывается на полуслове. Чем она должна оканчиваться?
Я пролистал Библию и ничего не увидел. Листы были абсолютно белыми. Пустыми. Тут я заметил, что на подставке лежит перо с застывшими на заточенном конце чернилами… Намёк на то, что я должен дописать фразу?
Нет. Вряд ли я должен писать что-то сейчас. Просто намёк.
Впереди в сплошной массе сумрака слабо светились контуры двери. Видимо, свет из следующего помещения проникал в зазор между стенами и дверью.
