– Запиши рецепт, – посмотрел он на Дуню.
– Я его знаю, – рассмеялась девушка; у неё сияли глаза, она была счастлива, красивая до умопомрачения, на неё засматривались и Шурочка, и Тамара, и заскочившая на огонёк Людмила, и хотелось долго сидеть в приятной компании, перед которой не надо было умничать и следить за языком, корчить из себя значимого мужика.
– А теперь в баню… – начал Афанасий.
Дверь в хату со стуком отворилась, и на пороге возник Олег.
– А вот и я! Не ждали?
Слова застряли в горле. Родившееся удивление и недоумение превратились в неприятие и злость, но усилием воли Афанасий потушил костёр негативных эмоций, вспыхнувший в душе.
– Картина маслом… ты же заболел?
– Выздоровел уже, – беззаботно отмахнулся майор, одетый в сногсшибательной красоты серебристую куртку с чёрными меховыми рукавами. Он нашёл глазами Дуню, широко улыбнулся, подскочил к столу, протянул ей красную розу, не здороваясь ни с кем и не обращая внимания на женщин за столом. – Это тебе. Не сердись, я же соскучился.
Слегка окосевший от самогонки Вавин полез его обнимать. Подошла и Шурочка, предложила присоединиться.
Афанасий поймал смущённо-сочувственный взгляд Дуни, приподнял бровь.
– Ты готова? Пошли-ка в баньку. – Он перевёл взгляд на Олега: – А ты пока тут устраивайся, тыковки испробуй.
Олег хотел что-то сказать, но Афанасий похлопал его по плечу и продефилировал мимо, обняв Дуню за плечи.
Не разговаривая, разделись, завернулись в простыни, залезли в парилку. Дуня притихла, и о чём она думает, понять было трудно, хотя Афанасий надеялся, что их чувства взаимны либо дополняют друг друга.
– Сердишься, Фаня? – тихо поинтересовалась девушка.
Он не выдержал, засмеялся.
– Душа моя, я уже отвечал на этот вопрос, прими к сведению: ты стоишь совсем других чувств!
– И не ревнуешь?
– Абсолютно! Потому что я мгновенно узнаю, если ты меня разлюбишь. Давай вообще не обращать внимания на такие неожиданности. Не хватало, чтобы мы расстраивались по мелкому поводу.
– Олег – мелкий повод? – улыбнулась она.
– Метр семьдесят, конечно, мелкий.
– Мне его жалко…
– Правда? – подозрительно спросил он.
Дуня распахнула глаза, увидела его косую физиономию, нашла губы…
Дышать стало трудней… и легче.
– Как поговорила с соседками?
– Да всё о похоронах говорили, – смутилась Дуня. – Бабушка Митрохина умерла, ей девяносто стукнуло.
– Пожила бабушка.
– Тётя Катя в семьдесят девять умерла, Александр Павлович в шестьдесят шесть.
– Ну, это неизбежный процесс, старые уходят.
– Молодые тоже. Витя Монахов молодой был совсем, умер в сорок с хвостиком.
– Болел?
– Спился.
Афанасий хотел отпустить шутку по этому поводу, но увидел, что Дуня опечалилась, обнял, поцеловал в потную щёку.
– Что-то тебя не в ту сторону повернуло. Мы же приехали отдыхать, все печали побоку! Больше не отпущу тебя одну в компанию старух, а то так и будешь потом местных бабок вспоминать. Улыбнись.
Дуня улыбнулась.
– Веселей! – Он затормошил её, не обращая внимания на жару в парилке, поцеловал, добавил ароматной берёзово-мятной водички на камни, и вскоре они забыли о местных горестях, равно как и о приезде Олега.
Правда, он снова о себе напомнил, возбудив у Афанасия подозрительные мысли; Семёнов утверждал на полном серьёзе, что майор заболел и находится в лазарете. А чтобы через пару дней заявиться в Судиславль, ему надо было как минимум выздороветь, а как максимум отпроситься у того же Семёнова. После возвращения из-под Питера Афанасий с Дохлым дошли до лазарета на территории базы, но Щедрина в палате не обнаружили. Не отвечал Олег и на звонки. Он на процедурах, сказали им. Ждать не было времени, оставили фрукты и соки, разошлись. И всё-таки… почему Олег здесь?
Дома разберёшься, пришла оригинальная мысль. Нечего себе отпуск портить.
Олега в доме Вавиных уже не оказалось.
Вздохнули свободней. Снова подсели к столу, умиротворённые, расслабленные, чистые, как солнечный свет. Соседка Людмила не спускала с Афанасия восхищённых глаз, что заметил даже Александр Васильевич, и, когда все гости разошлись, он подсунулся к молодожёнам, окосевший, естественно от местной самогоночки:
– Людка на тебя глаз положила, служивый, ты с ней поосторожней.
– Да она же страшная, как жизнь президента Украины! – ответил Афанасий, краем глаза поймав улыбку Дуни: она услышала его слова.
– Да не, я с другого боку, – осклабился Вавин. – Её бабка Агриппина была ворожеей, и она, говорят, тоже колдует, приворожить может.
– На каждую колдунью у нас найдётся убедительный аргумент, – заверил его Афанасий.
– Кулак?
– Зачем же сразу кулак, всегда можно превратить себя в зеркало.
– Это как?
– Тебя гипнотизируют, а ты мысленно превращаешься в зеркало, и заклинания отскакивают от него. У меня есть знакомый омбудсмен…
– Кто?! – вытаращил глаза Вавин.
– Спец по правам человека, он как раз с колдунами разбирается, лохов защищает.
– Омбудь…
– …смен.
– Тьфу! – сплюнул Александр Николаевич. – Поганое слово! Неужто нельзя было по-русски назвать?
– Можно, к примеру – правник, правозащитник, но, к сожалению, с девяностых годов прошлого века русский язык заменяли так интенсивно, что испоганили навек.
– Убицца веником!
– Не надо, – засмеялась Дуня.
Они уже собрались домой, когда к Вавиным наконец заявились дед и дядя Миша. Пришлось посидеть ещё и с ними полчаса ради приличия, обсудить цены на нефть и газ, геев-политиков и «гниение Европы», после чего молодые отправились к себе, то есть в дом Геннадия Терентьевича, где им была выделена самая большая спальня; сколько помнил Афанасий, там спали и по большей части жили его родители.
– Я засыпаю, – сунулась лицом в подушку Дуня.
– Спи, – погладил он её по спине, – пойду побеседую со Степаном, что-то я его не вижу.
– А где дедуля будет спать?
– В сундуке, – пошутил Афанасий. – На диване в светлице ляжет. Соку принести? Или молочка?
Дуня не ответила, она уже спала.
Он накинул на голый торс старенькую телогрейку: похолодало, с неба посыпалась морось, – вышел из дома и буквально нос к носу столкнулся с Олегом.
– Ох! – отпрянул майор, узнал друга, заулыбался. – Афоня… а я к вам.
