− Тебе видней, − без лишних предисловий уступает Гавриил Германович и оборачивается ко мне с двусмысленной репликой: − Чувствую себя обязанным уступить дорогу прекрасному молодому поколению.
Его лицо оживляет обезоруживающая улыбка, при одном взгляде на которую я согрелась бы даже в зимнюю стужу.
− Все живы? − звучит из прихожей веселый вопрос Никиты, в руках он несет сырную тарелку и упаковку нефильтрованного пива.
− Спасибо, но мне еще по делам ехать, − жестом руки отказывается Гавриил Германович от протянутой ему бутылки и подносит фужер с минеральной водой ко рту.
Я засматриваюсь, как во время глотка кончик его язык пробегает по верхнему небу. Само собой, такое нездоровое влечение до добра меня не доведет. Я отлепляю затекшего «зайку» от «зайки», прибитого к полу, и бреду на кухню остудить нервы у открытого холодильника.
С террасы доносится грозный голос до боли знакомого мужчины. Стеклянная дверь здесь тоже имеет выход к морю, но, в отличие от гостиной, плотно загорожена жаккардовой шторой и белым тюлем. В щелку мне видно, что по деревянной террасе с айфоном возле уха расхаживает мрачный Гавриил Германович. Он жестикулирует свободной рукой, его разгневанный взор устремлен к простирающейся по морской глади лунной дорожке.
Чтобы лучше слышать, я тихонечко высовываю ухо в приоткрытую дверцу, ну а чтобы лучше видеть, чуть отодвигаю тюль.
− …Твою мать, я был достаточно терпелив к лживой суке! − зло шипит Гавриил Германович в трубку. − Я четвертую гребаную тварь, коль скоро увижу в имении! В другой раз ты ей не поможешь!
И надо же такому случиться, сквозняком вытягивает на террасу тюль, на что Гавриил Германович резко оборачивается. Взывая к Небесам не уличать меня в подслушивании, я скрываюсь с места преступления.
− Госпожа Воронцова! − громовой голос за спиной заставляет меня подпрыгнуть, и мой пульс тоже.
Со скрещенными на груди руками Гавриил Германович возвышается посреди кухни. Белый тюль позади него владычественно развевается белыми крыльями архангела, пришедшего за моей маленькой грешной душой.
− Вы что-то хотели от меня, Гавриил Германович?
− Очень может быть, − молвит он, не меняя позы, но на его губах появляется трудно различимая улыбка. − Что именно Никита рассказал вам о трехлетии?
− Э-э… он сказал, мы с вами весело проводили время, − неловко жмусь я, атакуя ногтями ладонь. − Вы разрешали себя мучить. Вы были моей… куклой.
− Я сделал себя вашим рабом, − корректирует он мой ответ и заинтересованно направляется к подоконнику, где поселилась уменьшенная копия виноградный лозы.
− Почему вам захотелось сделать себя моим рабом? − с волнением задаю я основной вопрос, следя за его вальяжными перемещениями по кухне.
Гавриил Германович посылает мне глубокомысленный взгляд, вероятно, окунаясь в свои воспоминания.
− Не мог отказать ангелочку с такими доверчивыми карими глазками… Мы с вами играли в доктора и больного. Вы уже тогда хотели быть врачом. Мне нравилось кормить вас из ложки шоколадом. В другой занимательной игре вы мазали шоколадом мое лицо и слизывали… Было очень трогательно. Вы меня умиляли.
Из-за повисших в воздухе слов на кухне становится непривычно тихо. Я гляжу на него во все глаза, как будто набрала в рот воды. Он что, правда только что это сказал?
− В моих непреложных правилах есть один важный пункт насчет любопытства, − надменно кривит уголок губ Гавриил Германович, уводя разговор в другое русло. − Я наказываю за плохое поведение любопытных нимфеток, сующих нос не в свое дело.
Я краснею до корней волос и в сердцах всплескиваю руками:
− Это совсем не то, что вы подумали. Я рассматривала свой дендрарий, который, как вы заметили, облюбовал тот подоконник.
С выражением именитого кинорежиссера Гавриил Германович критикующе качает головой:
− Ваше искупление с бездарной актерской игрой никуда не годится.
Теперь публике предоставляется возможность наблюдать, как он отщипывает от собственного подарка виноградинку и ловко отравляет в рот.
− Урожай с южной стороны будем собирать недели через две. Сейчас опробуем с северной.
− Прекратите объедать мой дендрарий! − топаю я ногой, нервозно сдергивая с себя очки и снова водружая на нос. − Гавриил Германович, вы, как я погляжу, забавляетесь. Мне уже не три года. Я вам не компания для развлечений. Шоколадом вас обмазывать и слизывать не буду. Даже не мечтайте. С вашими правилами мои жизненные принципы не сходятся.
Гавриил Германович вонзается мне в глаза горящим взглядом:
− Ваша заповедь о власти секса очень даже сходится с моими правилами.
− Заповедь к вам не относится, − огрызаюсь я и моментально жалею, потому что с коварной грацией снежного барса он делает шаг навстречу.
− Дразнить меня неблагоразумно, дерзкая нимфетка.
− Я не нимфетка, − возмущенно отзываюсь я, пятясь назад. − Я уже выросла.
− И ваше созревание чертовски осложнило мою жизнь, − томно опускает он взгляд на мой приоткрытый рот, продолжая опасно приближаться.
− Игры в доктора со слизыванием шоколада отменяются, − со слабым брюзжанием отступаю я, отыгрываясь ногтями на затерроризированной ладони. − Вам нужно смириться. У вас получится. Вы − джентльмен.
Гавриил Германович плотоядно обнажает белоснежные зубы и в предвкушении чего-то недоброго наступательно шагает вперед. Мое сердце колотится в одержимом ритме барабанов гаитянских жрецов вуду. Отступать мне больше некуда − поясница упирается в стоящий позади обеденный стол. Гавриил Германович не церемонясь хватает меня за талию и укладывает прямо на столешницу, по ходу дела профессиональным движением коленом раздвигая мои ноги и разводя по сторонам руки.
− Я не джентльмен, − ставит он меня перед фактом во время того, как его потемневшие глаза хищнически любуются моей растерянностью и беспомощностью. − Ты распята на алтаре живущим во грехе зверем с примитивными инстинктами. Я питаюсь, работаю двадцать четыре часа в сутки и трахаюсь. Воистину сейчас я испытываю страстное желание свесить твою прелестную головку с алтаря и провести с дерзким ртом воспитательную иррумацию
[2]
.
Наши взгляды вгрызаются друг в друга: мой − беззащитной жертвы с мольбами о пощаде, его − голодного зверя, обещающего, что пощады не будет.
