— Не знаешь, наших будет много?
— Понятия не имею, — ответил Костик.
Когда же он открыл дверь в вагон, то понял: да, их будет много. Вперемешку с простыми дачниками, едущими с рассадой на свои шесть соток, стояли и сидели парни и девчонки в чёрных свитерах с лосями и, конечно же, непременными банданами на запястьях. Костик прислушивался к разговорам: ничего особенного, обычная болтовня. Единственное, что зацепило слух, — когда кто-то что-то отрицал в разговоре, то не приводил никаких аргументов. Звучало это так:
«…А я ему говорю, мол, отстань, я джибоб, сказал „нет“, значит, не переубедишь».
«…Что значит „надо“? Я — джибоб, мне ничего не надо, и от меня ничего никому не должно быть надо…»
«…Не хочу твой тёплый выдохшийся „Спрайт“. Лучше от жажды помру. Я джибоб».
«…Что „почему“? Потому что я джибоб. Отстань!»
Костик уразумел, что ребята оправдывались джибобством во всех возможных случаях. Если вспомнить постулат о том, что джибоб вообще ни перед кем не оправдывается, это выглядело даже комично. На любой вопрос, почему ты сделал то-то, следовало отвечать:
«ПОТОМУ ЧТО Я ДЖИБОБ!»
А что сделал, не имело значения. Упоминание себя как джибоба означало «отвяньте». При солидном упорстве можно было довести нормального человека, особенно взрослого (собственного родителя, например), до крайней точки кипения: «Делаю вот это, потому что я джибоб», «Не делаю того, потому что я джибоб».
Найдена универсальная формула ответа на любой вопрос!
Костик снова вышел в тамбур и открыл дверь «гармошки», соединяющей вагоны. На него неприятно пахнуло, и он постарался побыстрее пройти вагонную сцепку. Поезд качнулся, и Костик чуть было не упал, толкнув дверью девчонку с сердитым птичьим лицом. Костик извинился, она же одарила его таким ледяным презрительным взглядом, что по его спине бодрой рысцой пробежали мурашки.
В следующем вагоне народу было поменьше, ребята с банданами собрались в самом конце. Костик приземлился на свободное место и вдруг увидел Лену Приходько. Она сидела в центре вагона, у окна, прикрыв глаза и прислонив голову к висящей на стенном крючке куртке. Белая, почти прозрачная кожа, тонкий нос, фарфоровые уши. Костик снова признался себе, что из всех его одноклассниц Лена самая непонятная, самая сложная. Симпатичная девчонка, но как посмотрит зелёными глазами — там такая бездна, и словно застываешь на месте. И говорила она с ним в школе только о джибобах, много раз расспрашивала про Главного. Впрочем, не было ни одного человека в классе, кто бы не донимал его вопросами. Поняв, что Костик мало ей расскажет, она больше с ним не заговаривала. Он вспомнил, что когда их оставили вместе дежурить, Лена попросила Марьянку поменяться с ней. Может быть, у неё были дела после уроков, кто знает? Но Костика это почему-то задело.
Сейчас же он не мог не признать, что холодная Ленина отстранённость чем-то его привлекает, даже притягивает. Что она делает в этом поезде? Зачем едет с толпой? Костик смотрел и смотрел на неё, изучая лицо, тонкую шею, длинные пальцы сложенных на коленях рук. Она была, словно карандашный рисунок, вся собрана из тонких штрихов и неуловимых чёрточек. Костик попытался представить, есть ли у неё парень, и как он может выглядеть.
Мысли прервал торговец мелким барахлом, снующий из вагона в вагон. Пожилой мужчина, сидящий рядом, подозвал его, ткнул пальцем в упаковку лейкопластырей. Поезд вновь качнуло, и торговец едва устоял на ногах. Из коробки на Костика полетели ручки, фонарики, стопки книжечек с расписанием электричек. Он помог бедолаге собрать всё и уложить на место. Когда же поднял голову, Лены в вагоне уже не было. Костик начал беспокойно оглядываться по сторонам, и тут из дырок жёлтого репродуктора донеслось: «Саблино. Следующая станция…»
Он рванул к выходу. Толпа с банданами уже вывалила на платформу. Спрыгнув с поезда, Костик повертел головой — Лена исчезла. Как будто в воздухе растворилась!
Куда идти, было понятно сразу: ребята муравьиной дорожкой стекались по направлению к знаменитым пещерам. Когда-то их с Антоном сюда привозил дед, долго водил по жёлто-красному берегу реки Тосны, показывал подземные лазы с будоражащими детскую фантазию именами «Штаны» и «Верёвка» и травил байки о Белом Спелеологе, живущем в утробе одного из них. И в который раз за день появилась противная мысль, что к деду он сегодня не поехал. Антон молча посмотрел на него утром, но ничего не сказал…
…Костик спрыгнул с платформы и поплёлся вслед за всеми.
— Костян! Ты, штоль? — окликнул его сзади чей-то голос.
Костик обернулся. Перед ним стоял его бывший одноклассник из старой школы — толстый Витька Супенкин. Все звали его Супчик.
— Здорово! — Костик пожал его потную пятерню.
— Рымник, ты как тут оказался?
— Так же, как и ты, я думаю. На электричке приехал.
— Не-е, Костян. Я угораю! Ты что, джибоб?
Костик заметил на его руке бандану.
— Ты, я вижу, тоже.
— Ну, я-то поня-ятно! — протянул Супчик. — Но от тебя не ожида-ал! Не ожида-ал! И давно это ты?
— Да уж подольше тебя, — с усмешкой ответил Костик.
— Эх, Рымник! Испортила тебя новая школа — врать научила. Да я в первых рядах, ва-аще! Уже год. Так-то!
В Супчике Костику было многое неприятно. Особенно его ужасная привычка подходить к человеку вплотную — как говорит на своём профессиональном психологическом языке мама, «влезать в личное пространство», — и одаривать букетом запахов, в которых неизменно солировали ароматы фаст-фуда. Но это полбеды. Супчик любил положить лапищу на плечо собеседника и облокотиться на него всеми своими немалыми килограммами. Ещё бы, самому свой вес держать на ногах — штука не из приятных!
— Что-то я не замечал, что ты джибоб, Супчик. А расстались мы с тобой, приятель, в феврале.
«Очень надеялся тогда, что насовсем!» — подумал Костик.
— Так мы, джибобы, шифровались. Да. До поры до времени. Нас мало было, а теперь мы — сила!
Супчик шмыгнул носом и попытался взвалить свою тушу на Костика, обняв его за шею, но тот успел увернуться.
Костик уже несколько дней замечал за собой, что больше ничему не удивляется. В течение последних недель новости, касающиеся джибобства, переросшего в реальную субкультуру, заставали его врасплох. Чувства, которые он испытывал, находились где-то между «ошеломлён» и «ошарашен», а ближе всего к «огорошен». Да, именно так. Теперь же, глядя на толстого джибоба Супчика, Костик понимал: его «удивлялка» выдохлась. Эмблема у них есть, флаг, лидер, свои тусовки. Как он сам-то оказался вне орбиты?
И хочет ли он быть с ними?
— У тебя, это… курево есть? — зашепелявил Супенкин.
— Нет. А почему шёпотом говоришь?
— Да так, чтоб не подслушали. Джибобы, они ведь, знаешь, типа спортивные.
