Никогда не бывало ей так хорошо, как осенью. Ее звуки и краски были предвкушением; глуховатый «тбум» кожаного мяча и молодые тела на стадионе возле дома наводили на мысли об оркестрах и холодной кока-коле, о пересохшем арахисе и облачках дыхания в воздухе. Даже скорое начало занятий сулило что-то – возобновление прежних вражды и дружбы, недели, которые уйдут на то, чтобы вспомнить забытое за долгое лето. Осень – как горячий ужин, когда с аппетитом съедается все, на что утром спросонок и смотреть не хотелось. И мир ее вступал в лучшую свою пору, как раз когда пришло время покинуть его.
Сейчас ей было двенадцать, и она училась в седьмом классе. Возможностей насладиться переходом из начальной школы в среднюю было маловато – ее не радовало, что на уроки ходит из кабинета в кабинет, что ее учат разные учителя, она не гордилась, что где-то там, в высях старших классов у нее есть брат. Аттикус отбыл в Монтгомери на сессию законодательного собрания, да и Джима она видела так редко, словно и он тоже был в отъезде.
Тридцатого сентября она высидела уроки до конца и не усвоила ничего. Потом пошла в библиотеку и пробыла там, пока школьный сторож ее не выставил. Тогда она медленно, оттягивая неизбежную минуту, побрела по городу День уже меркнул, когда она, миновав ведущую от лесопилки узкоколейку, вышла к леднику. Хозяин Теодор поздоровался с ней, а она прошла мимо и потом оглядывалась, пока он не скрылся внутри.
Невдалеке стояла немного на отшибе водонапорная башня. Такого высокого сооружения Джин-Луиза никогда и нигде больше не видала. Узенькая лесенка вела с земли на галерею, опоясывавшую бак.
Джин-Луиза отшвырнула учебники и начала подъем. Когда забралась выше персидских сиреней, что росли у нее на заднем дворе, и взглянула вниз, закружилась голова, и весь оставшийся путь она смотрела только вверх.
Мейкомб был как на ладони. Казалось, она даже различает свой дом – Кэлпурния, наверно, печет кексы, скоро придет с тренировки Джим. Она взглянула через площадь и заметила Генри Клинтона. Совершенно точно он – вот вынес пакеты с покупками из дверей супермаркета, положил на заднее сиденье чьей-то машины. Разом зажглись все уличные фонари, и от этого ей вдруг стало так приятно, что она улыбнулась.
Потом уселась на узкой галерее, свесила ноги. Следом за первым башмаком слетел второй. Интересно, как ее будут хоронить? Наверно, старая миссис Дафф всю ночь не сомкнет глаз, будет всем давать расписаться в книге. Джим заплачет? Если да, то впервые в жизни.
Прыгнуть «ласточкой» или просто соскользнуть? Если она ударится о землю спиной, может, будет не так больно? Интересно, они когда-нибудь узнают, как сильно она их всех любила?
Кто-то схватил ее сзади. Чьи-то руки крепко притиснули ей локти к бокам. Руки Генри, выпачканные зеленью. Без единого слова он вздернул ее на ноги и потащил по крутым ступенькам.
Когда спустились, Генри дернул ее за волосы:
– Будь я проклят, если не расскажу мистеру Финчу о твоих художествах! Я клянусь, Глазастик! Ты соображаешь, что делаешь? Чего тебя понесло на верхотуру? Другого места играть не нашла? Ты же могла убиться!
И снова дернул так, что даже вырвал несколько волосков; потряс ее за плечи, потом стащил с себя белый передник, скомкал и злобно швырнул наземь.
– Ты понимаешь, что могла сверзиться?! Совсем дурочка, да?
Джин-Луиза смотрела на него безучастно.
– Теодор видел, как ты сюда забрела, побежал сказать мистеру Финчу, а его же нет. Он тогда ко мне. О господи…
Тут он заметил, как ее колотит дрожь, и понял, что на водокачку она забралась не за тем, чтобы поиграть. И, слегка придерживая за шею, повел домой, а по дороге все допытывался, что ее гнетет, но ответа не получил. Дома оставил ее в гостиной, а сам пошел на кухню.
– Ангел мой, да где ж тебя носило?
Когда Кэлпурния разговаривала с ней, в ее голосе всегда звучала смесь ворчливой нежности и мягкого недовольства.
– А вы, мистер Хэнк, шли бы лучше к себе в магазин, – сказала она. – Мистер Фред хватится вас, будет недоволен.
Потом, решительно жуя веточку амбрового дерева, опять обратилась к Джин-Луизе:
– Что такое с тобой? Что стряслось? Зачем полезла на водокачку? – И, не получив ответа, продолжила: – Скажи мне, я мистеру Финчу словечком не обмолвлюсь. Что ты такая – как в воду опущенная? Что случилось?
Она села рядом. С годами Кэлпурния немного расплылась, стала близоруко щуриться, в курчавых волосах пробилась седина. Она сложила руки на коленях, вгляделась в них.
– Нет на свете такого, чего бы ты не могла сказать, нету.
Джин-Луиза прижалась к ней. Огрубевшие руки гладили и растирали ее плечи и спину.
– У меня будет ребенок! – всхлипнула она.
– Когда?
– Завтра!
Кэлпурния приподняла ее, вытерла ей лицо краешком фартука.
– Скажи ты мне, Бога ради, с чего это ты взяла, а?
Захлебываясь слезами, Джин-Луиза поведала ей свой позор, не утаив ничего, и только просила, чтоб не отправляли в Мобил, не раскорячивали на кресле и не швыряли об стенку.
– Может, я у тебя спрячусь, а? Кэл? Пожалуйста?..
Она умоляла, чтобы кухарка тайно ей помогла, а потом, когда ребенок родится, они ночью куда-нибудь его унесут.
– И все это варилось у тебя в голове столько времени? Чего же ты мне-то не сказала?
Она чувствовала, как тяжелая рука обнимает ее, утешая и умиротворяя. Кэлпурния бормотала:
– …чего только в головку эту не взбредет, Боже ты мой… убила бы своими руками, кто такое рассказывает…
– Кэл, ты мне поможешь, да? – робко спросила она.
– Помогу, дитятко мое, как Бог свят, помогу. Ты только одно пойми – ничего ты не беременна и не была никогда. Это все не так происходит.
– А как? А что же тогда со мной?
– Надо же – такую уйму книжек прочитала, а осталась чистой дурочкой… Сроду таких глупых девочек не видала. – Голос ее дрогнул. – …Да и не с чего было…
Обстоятельно и неторопливо Кэлпурния повела свой незамысловатый рассказ. Джин-Луиза слушала, и постепенно путаные и противоречивые сведения, которые она собирала чуть не целый год, обретали ясные очертания, и по мере того, как хрипловатый голос кухарки расчищал скопленный за это время ужас, Джин-Луиза чувствовала, что к ней возвращается жизнь. Она вздохнула полной грудью и ощутила где-то в гортани свежую прохладу осени. Услышала, как скворчат на кухне сосиски, увидела на столике в гостиной спортивные журналы, которые собирал Джим, учуяла сладковато-терпкий запах ее напомаженных волос.
– Кэл… – сказала она. – Как же я раньше-то этого не знала?
Кухарка наморщила лоб, поразмыслила.
– Ну, так уж вышло, жизнь твоя так сложилась, мисс Глазастик… Вот если б ты росла на ферме, знала бы еще с пеленок… Или если б в доме еще женщины были… Вот была бы жива твоя мама, ты бы знала…
