– Не чем, а кем. Сибторпом, деточка, Сибторпом, – сказал он. – Ричард Уолдо Сибторп был священником Римской католической церкви. Но при этом погребли его по обряду церкви англиканской и по высшему разряду. Пытаюсь найти кого-нибудь подобного. Чрезвычайно значительная личность.
Джин-Луиза была привычна к дядюшкиной манере интеллектуальной скорописи – он упоминал два отдельных факта и делал вывод, неизвестно из чего, на первый взгляд, следовавший. А потом, если правильно подойти к делу, он медленно и верно разматывал катушку своих глубоких познаний и предъявлял цепь рассуждений, блиставшую его особым личным светом.
Но Джин-Луизе было сейчас не до умствований поздневикторианского эстета – ее занимало другое. И она смотрела, как дядюшка так же точно и уверенно, как когда-то делал остеотомию, перемешивает овощи, сдобренные оливковым маслом, уксусом и еще какими-то неведомыми ей специями. Затем он разложил салат на две тарелки и сказал:
– Кушай, деточка.
Доктор Финч, яростно работая челюстями, поглощал свой обед и поглядывал на племянницу, а та раскладывала латук, кусочки авокадо, зеленого перца и колечки лука рядком на тарелке.
– Да что с тобой такое? Ты беременна?
– Слава Богу, нет.
– Я-то полагал – это единственное, что в наши дни может беспокоить молодых женщин. Не хочешь рассказать, в чем дело? – Голос его потеплел. – Ну давай, выкладывай.
У нее на глаза навернулись слезы.
– Что тут у вас произошло, дядя Джек? Что с Аттикусом такое? По-моему, и тетушка, и Хэнк спятили, да и я уже близка.
– Я ничего не заметил. А должен был?
– Ты бы видел их вчера на собрании…
Джин-Луиза взглянула на дядюшку – тот опасно качался на задних ножках стула. Придержался за столешницу, острое лицо слегка расплылось, брови полезли вверх, и доктор Финч громко расхохотался. Ножки стула грохнули об пол, и хохот сменился похохатыванием.
Джин-Луиза в ярости вскочила, уронила стул, затем подняла и направилась к двери:
– Я не за тем сюда пришла, чтоб надо мной насмехались, дядя Джек.
– Сядь, – ответил тот. – Садись и помолчи.
Доктор Финч воззрился на племянницу с неподдельным интересом, будто она препарат под микроскопом или некий клинический феномен, возникший из ниоткуда у него на кухне.
– Вчера бы помер и не знал, что Господь всемогущий еще в этой жизни приведет увидеть, как некто погружается в самую глубь революции и с кислейшей миной осведомляется: «Что происходит?» – Он опять рассмеялся, тряся головой. – Ты спрашиваешь, что происходит, деточка? Готов объяснить, если ты возьмешь себя в руки и перестанешь вести себя так. Мнится мне, твои глаза и уши мало что различают и с мозгом контактируют лишь конвульсивно, – Его лицо обрело прежнюю резкость очертаний. – Но тебе не все понравится.
– Это неважно. Объясни только, отчего мой отец превратился в расиста.
– Выбирай выражения, – сухо и неприязненно сказал доктор Финч. – Не смей так называть отца. Это слово омерзительно мне и смыслом, и звучанием.
– А как еще прикажешь его называть?
Протяжно вздохнув, дядя Джек подошел к плите и зажег горелку под кофейником:
– Давай-ка рассудим спокойно.
Он обернулся к Джин-Луизе, и та заметила, что негодование в его глазах сменилось изумлением, а то – чем-то другим, неопределимым. И услышала, как он бормочет: «О, Боже, о Боже, конечно же… В романе должен быть сюжет».
– Ты о чем? – спросила она, понимая, что он цитирует откуда-то, но откуда и зачем, не знала и знать не хотела. Дядюшка по своему желанию умел ее взбесить и, кажется, собирался приступить к этому немедленно.
– Да так, ни о чем. – Он присел к столу, снял очки и спрятал их в карман жилета. Потом заговорил неторопливо и с расстановкой: – Деточка. Твой отец и такие, как он, ведут по всему нашему Югу то, что называется «арьергардные бои», отстаивая некую философию, которая ныне почти иссякла…
– Если эту философию излагали вчера в суде, могу только порадоваться.
Доктор Финч поднял глаза:
– Ты сильно ошибаешься, если полагаешь, что твой отец занят тем, чтобы поставить негров на место.
Джин-Луиза одновременно подняла руки и голос:
– А что еще мне полагать?.. И мне дурно, дядя Джек! Физически дурно!
Доктор Финч почесал за ухом:
– Я думаю, тебе в свое время приходилось, пусть и мимолетно, знакомиться кое с какими историческими фактами…
– Дядя Джек, ради Бога, не заводи со мной сейчас таких разговоров – война тут ни при чем…
– Напротив. Очень даже при чем, если, конечно, ты хочешь постичь, что происходит. И прежде всего пойми кое-что такое – а это, видит Бог, кое-что, – чего никак не могут уразуметь три четверти нации. Кем были мы, Джин-Луиза? Кто мы теперь? К чему, к кому на этом свете мы ближе всего?
– Я думала, мы просто люди. А вообще – не знаю.
Доктор Финч улыбнулся, и в глазах его блеснула дьявольская искорка. Ну все, подумала она, сейчас его понесет так, что и не остановишь, и назад не вернешь.
– Возьми, к примеру, округ Мейкомб, – сказал он. – Типичный Юг. Неужели тебя никогда не поражало, что здесь почти все либо в родстве, либо почти в родстве со всеми прочими?
– Дядя Джек, как можно быть с кем-то почти в родстве?
– Да запросто. Ты ведь помнишь Фрэнка Бакленда?
Вопреки своей воле Джин-Луиза медленно, но неуклонно запутывалась в дядюшкиной паутине. От того, что этот старый паук великолепен, он не перестает быть пауком.
– Фрэнка Бакленда? – переспросила она, подавшись вперед.
– Натуралист. Носил в портфеле дохлую рыбу и держал дома шакала.
– И что же?
– И про Мэттью Арнольда, наверно, приходилось слышать?
Она кивнула.
– Ну так вот, Фрэнк Бакленд был сыном брата мужа сестры отца Мэттью Арнольда. А посему они почти родственники. Понятно?
– Да, сэр, но…
Доктор Финч поглядел на потолок:
– А разве мой племянник Джим, – медленно проговорил он, – не был обручен с троюродной сестрой жены сына собственного двоюродного деда?
Она закрыла лицо руками, напряженно вдумалась и сказала наконец:
– Был. Дядя Джек, мне кажется, ты допустил non sequitur
[52]
, но я не уверена.
– Да ведь это то же самое!
– Не улавливаю связи.
Доктор Финч положил руки на стол:
– Это потому что ты не смотришь. Живешь с закрытыми глазами.
Джин-Луиза подскочила на стуле.
