Книга Я вас люблю, страница 158. Автор книги Ирина Муравьева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Я вас люблю»

Cтраница 158

– Да, странно… – сказал Дзержинский. – Такие, как он, убегают, как крысы, а этот вернулся… И что, они вместе живут?

– Живут в одном доме, – уклончиво сказал Блюмкин. – А там – кто их знает… Она с большим норовом дама. Красавица, впрочем. Таким все прощается!

– Советская власть ничего не прощает! – У Дзержинского посерело лицо, и темные тени проступили с обеих сторон носа. – Я вас попрошу выбирать выражения! Зачем же она нам нужна?

– Пока ни Тибет, ни Индия не перешли на рельсы коммунистической идеологии, – витиевато сказал Блюмкин, – мы не можем гарантировать то, что профессор Барченко, знающий восточные языки, обладающий силой гипнотического воздействия на людей, чему примером может послужить история актрисы Форгерер, – мы не можем гарантировать того, что, оказавшись за пределами советской Родины, он не захочет улизнуть и передать свои знания тем же немцам или даже англичанам.

– При чем же здесь все-таки Форгерер? – сдерживая гнев, спросил Дзержинский.

– Наличие рядом с ним в экспедиции этой женщины, к которой Барченко, уверяю вас, неравнодушен и о которой он заботится с первого дня знакомства с нею, свяжет ему руки. Барченко не захочет поставить под угрозу ни ее жизнь, ни ее свободу.

– Но почему же тогда не взять ее с собою, если он решит перейти к англичанам?

– Вот тут-то он связан! – воскликнул Блюмкин. – У этой дамы куча родных. Она отлично понимает: случись что, и все они окажутся у нас. Особенно ей будет страшно за мужа. Ведь все эти анны каренины, они за мужей своих очень боятся. Не дай Бог, чтоб муж за нее пострадал! О, тут очень тонко…

На лице Дзержинского выразилось сомнение. Он высоко приподнял брови.

– Даю вам неделю, товарищ Блюмкин, на решение всех организационных вопросов. А кстати, от Рериха есть что-нибудь?

– Художник Рерих просил передать через нашего сотрудника, что он собирается через несколько месяцев доставить послания махатм советскому правительству. К тому же он сообщает, что махатмы очень серьезно рассматривают слияние двух учений – коммунизма и буддизма – в одно универсальное космическое учение, на основе которого можно будет приступить к созданию Единой Восточной Республики.

– Под нашим флагом, разумеется? – быстро и гневно оттого, что все время приходилось с трудом удерживать приступы кашля, уточнил Дзержинский. – А он не пытается нас… вокруг пальца?

– Товарищ Дзержинский, – спокойно сказал Блюмкин, – за ним там присматривают.


Начало мая выдалось холодным, ночами нередко шел снег.

«Чудо святого Антония» решили выпустить к середине месяца, и режиссер замучил труппу ежедневными репетициями, которые тянулись до глубокой ночи. Актриса Форгерер играла роль Смерти, которая, по замыслу умирающего Багратионыча, которому только что сделали еще одну операцию на желудке, должна была быть не беззубой старухой, а именно юной и хрупкой красавицей. Ее вывозили в коляске на сцену, но она пряталась под кружевами, и никто не видел, какая она. Она была просто младенцем, и ей пели песни. Наконец она вырастала там же, внутри коляски, как князь Гвидон, которому выпало вырасти в бочке и в бочке набраться неслыханной силы. Под звуки веселой и радостной скрипки она поднималась, стряхнув с себя кружево, и тут начинались ее приключения. С ней можно было шутить и договариваться, ее можно было обманывать, как принято обманывать женщину, и даже скандалить, и хлопать ее ниже талии – все можно, как думал тогда, умирая (по-прежнему в шубе, хотя потеплело), с ноздрями, изъеденными «белой феей», с глазами, которым, казалось, неловко быть теми же, прежними, с ярким их блеском, какими и были они до болезни, Евгений Вахтангов. Он тоже желал показать Смерти фокус.

Незадолго до премьеры у Дины произошла неожиданная встреча с товарищем Блюмкиным, который догнал ее на машине, когда, почти бегом, опаздывая, чего не переносил Вахтангов, она торопилась в театр.

– Садитесь! – крикнул Блюмкин, высунувшись из машины и оскалившись на нее своими неровными зубами. – Я вас подвезу! Я ведь тоже в ту сторону!

Она тряхнула головой и ускорила шаги.

– А я говорю вам: садитесь!

Машина остановилась. Она села.

– Я сегодня, как видите, один, без кавалера вашего, без Терентьева! – весело сказал Блюмкин. – И с прекрасной новостью, Дина Ивановна! Нас с товарищем Барченко пригласили на премьеру «Святого Антония». Подумайте только: вчера прихожу к себе в кабинет, а у меня на столе две контрамарки! Вот это действительно нам повезло! Я ведь и сам человек искусства, Дина Ивановна. Если бы не ситуация в стране, когда нужно быть ежесекундно начеку и с этой игрушкой вот не расставаться, – он хлопнул ладонью по кобуре, висевшей на поясе, – я бы тоже занялся каким-нибудь художеством. Нельзя! Дела много!

– Вы будете с ним на спектакле? – потемнев лицом, спросила она.

– И после похитим мы вас, дорогая, и – праздновать… Ну, вот и приехали. Скоро увидимся!

Даже Варе, которая после случившегося во время пасхальной службы была еще больше прежнего занята тем, что вместе с другими, такими же наивными людьми придумывала, как помешать изъятию церковных ценностей, а на самом деле, как теперь понимала Дина, мечтала только об одном: возвращении своего мужа Алеши Брусилова, который уже два года числился в умерших, – даже Варе она не сказала о том, что Блюмкин пообещал привезти Барченко на премьеру. При одной мысли, что она увидит его, вся кровь приливала к сердцу, и страх и восторг охватывали ее с такой силой, что Дина переставала понимать, где она и что с ней. Она не помнила о том, что на спектакле собиралась быть вся ее семья – и муж, разумеется, тоже, – и, стало быть, всем им придется столкнуться.

В особняке Ивана Христофоровича Берга, не так давно национализированном для театра, зрительный зал был набит до отказа. В первом ряду сидели семья режиссера и многочисленные родственники со стороны жены – все чернобровые, горбоносые, с темными ресницами. Женщины смущенно тискали на крупных коленях маленькие носовые платочки. Сам режиссер, потерявший голос от волнения, не в шубе, а в короткой сатиновой рубашке, из рукавов которой жалко и болезненно торчали его очень худые, с перекрученными венами руки, знаками делал последние распоряжения артистам.

Дина Ивановна Форгерер, нарядная, как и подобает Смерти, с румяными щеками и золотым обручем, перехватывающим ее огромные волосы, смотрела сквозь щелку тяжелого занавеса на происходящее в зале. Она видела, как в левую дверь вошел ее муж, Николай Михайлович Форгерер, такой же красивый и статный, как обычно, в прекрасном костюме и бабочке, как он оглядел разношерстную публику и, мягко и неторопливо ступая, протиснулся в свой шестой ряд. Потом вошли Тата с Алисой Юльевной, и Алиса Юльевна вела за руку нарядного Илюшу, а у Таты на ее длинной и хрупкой шее мерцала ниточка жемчуга. Отчим, наверное, должен был приехать прямо из больницы.

Зрительный зал заполнился разнообразными человеческими запахами: от терпких духов до запаха черного хлеба и лука, которыми многие и закусили, готовясь идти на премьеру в театр. Ни Блюмкина, ни Барченко не было.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация