Седой остановил машину около нее, уже не думая о том, что кто-то увидит их, что-то подумает, кому-то скажет… Ему сейчас было наплевать на все. Он видел только Любашу, а весь остальной мир вдруг прекратил для него существование, закрылся.
Люба села в машину, и он сразу же отъехал от госпиталя. Свернув в какую-то боковую улочку, остановил машину и выключил зажигание.
Любаша упала ему на грудь…
– Я почувствовала, – всхлипывая, скороговоркой говорила она. – Мою спину словно обожгло… Я почувствовала твое присутствие где-то рядом… Я не могла идти… И не могла поверить в то, что ты здесь, рядом… Это было так нереально, что я не могла поверить… Ой, извини, я как идиотка… У тебя теперь вся майка мокрая…
Она как-то неловко, по-детски шмыгая носом, стала отряхивать его майку, мокрую от слез…
Седой сидел скованный, напряженный, прижав к себе Любашу правой рукой. Он был сейчас не в состоянии что-либо говорить…
Постепенно успокаиваясь, Любаша отстранилась от него и взглянула сияющими глазами.
– Ты, наверно, получил мое письмо и только поэтому решил приехать? – грустно спросила она.
Седой молча кивнул.
– Я так надеялась на твой приезд, знала, чувствовала, что приедешь. С того дня, как я передала письмо в Ханкалу, я каждый день ждала тебя… Уже ведь больше двух недель прошло…
– Мы все время были на выходах. Почти не бывали в расположении. Я только вчера попал в Ханкалу, и мне передали письмо…
– Только вчера? – Люба не смогла скрыть радости. – И ты сразу приехал? Как же ты смог? Как тебя отпустили?!
– Так сложилось, что письмо начальник госпиталя передал начальнику разведки группировки. А мы вчера рано утром провели удачную операцию. Ну вот, а когда провели разбор операции у командующего, Влад, которому начальник госпиталя, видать, шепнул о нашей с тобой любви, попросил командующего отпустить меня на десять суток. Мало того, зная, что я буду сомневаться, ехать – не ехать, он сказал разведчикам, чтобы вечером во время ужина, который был заодно и завтраком, и обедом, они настояли на том, что мне нужно отдохнуть. Рано утром меня добросили до Моздока, а там я взял такси и приехал домой. Взял машину – и вот, я здесь… С тобой…
– Господи, это как же ты летел? Хорошо, что у тебя машина такая…
– Любовь моя, – перебил ее Седой. – Хватит о пустяках… Я ведь хочу увезти тебя на море. Ты сможешь отпроситься на несколько дней?
– Сейчас уже не смогу, – погрустнев, сказала Люба. – Только завтра. Начальник отделения уехал уже, я видела. Да и собраться мне нужно…
– Так ты согласна? – просиял Седой.
– А ты как думаешь, балда?! – Девушка еще теснее прижалась к нему. – Конечно, согласна! Вот только боюсь, что больше чем на три дня меня никто не отпустит. Раненых сейчас очень много…
– Ну да, – помрачнел Седой. – Под Курчалоем колонну «духи» раздолбали… Потерь много… А как ты…
– Легко! – вскричала девушка, догадавшись, о чем он хочет спросить. – Мои только вчера уехали на неделю к бабушке в Саратов… Постой-ка! Что же это я? Я сейчас сбегаю в госпиталь, возьму домашний телефон своего шефа. Он меня отпустит!
– А рапорт на отпуск? – забеспокоился Седой.
– Егор! – рассмеялась Любаша. – Здесь же не Ханкала. Здесь нет военных действий. Меня отпустят и без рапорта. Ты стой здесь, пожалуйста! Я быстро сбегаю!
Звонко чмокнув его в щеку, Любаша умчалась.
«На крыльях любви!» – вдруг подумал Седой, глядя ей вслед.
Ему было хорошо. На душе установился полный штиль… Он был рад этим нескольким дням простого человеческого счастья и понимал, что это подарок судьбы. И ему, и Любаше.
Он вышел из машины и потянулся, разминая затекшие в дороге члены.
Через полчаса прибежала Люба, радостно размахивая каким-то листком.
– Все, дорогой! – пролепетала она, не успев отдышаться. – Шеф дал мне адрес. Это пансионат Майкопского гарнизона в поселке Бетта. Прямо на берегу. Шеф позвонил начальнику пансионата, там уже готовят для нас комнату. Какие-то пустующие апартаменты… Поехали, поехали!
– Э-эй, ты же еще хотела собраться!
– А я о чем? Сейчас заедем ко мне домой. Я быстро соберусь, и поедем. Только ты не будешь заезжать во двор ДОСа
[18]
, хорошо?
– А я и не собирался заезжать в твой двор, заходить в твою квартиру и помогать тебе собираться… – Седой сделал вид, что обиделся.
– Ну, не делай такое лицо, любимый! Пожалуйста! Я же знаю тебя, как… В общем, хорошо знаю. Когда ты сердишься, когда только делаешь вид…
В 21.20 они вошли в директорские апартаменты пансионата, предоставленные на трое суток в их полное распоряжение. И обалдели от роскоши…
– Твою мать! – не удержался Седой. – Это явно не Ханкала…
* * *
Они лежали на пляже на широком полотенце, взявшись за руки.
Утреннее солнце еще не раскалило голыши, и легкий бриз приятно холодил их тела. Людей на пляже было мало, поскольку пляж военного пансионата был закрытый. И их радовало это безлюдье, это тихое ласковое море, это солнце, еще не начавшее расточать предобеденный зной… Даже визгливые крики чаек не раздражали.
Люба вдруг резко повернулась к нему, внимательно глядя на его лицо сквозь солнцезащитные очки.
– Егор!
– Да? – Седой не повернул головы, лежа с закрытыми глазами, прикрытыми узкими полосками очков.
– Можно тебя спросить?
– Ничего не выйдет, – ответил Седой.
– Ты о чем? – Люба приподняла очки на лоб.
– О том, чтобы оставить службу. Ты же об этом хотела поговорить? – Он сел, схватив руками колени. – Я это уже проходил. Да и все разведчики группы проходили. Я ведь пытался начать новую жизнь. Гражданскую. Но… Минует какое-то время, и ты вдруг ощущаешь свою ненужность на «гражданке». Резкая, непреодолимая черта отсекает ту жизнь от этой, и ты осознаешь полную свою оторванность, отчужденность от новой жизни. Наталкиваешься на глухую стену непонимания со стороны окружающих. Ну конечно, как можно понять человека, добровольно лишающего себя всех жизненных благ и уходящего куда-то за грань… За грань, за которой только немыслимые лишения, ежедневный тяжкий труд, постоянный риск быть убитым… Это ведь только со стороны интересно. «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» – помнишь? А когда такой человек находится рядом с тобой? Ты сразу же чувствуешь, насколько вы разные, насколько разнится ваше отношение к жизни. И к смерти… Как можно объяснить то, что ты добровольно, по зову сердца бросаешь мирную устроенную жизнь и уходишь за ту грань, за которую не ступит homo sapiens, который разумный? Он же разумный, ему претит уходить на смерть. А мы уходим…
– Вот поэтому твой сон и прервался на самом нужном месте… – задумчиво произнесла Любаша. – Господь дал тебе возможность сделать свой выбор… Вероятно, он знал, каким он будет. Но все же, Егор, такая жизнь не может длиться вечно! Посмотри на свое тело. Ты же весь покрыт шрамами, как боевыми наградами! У тебя тяжелая травма позвоночника…
