– Как вы думаете, она еще жива? – спросила потрясенная услышанным Мелисса.
– Все возможно! Вот только найти ее… Говорю же вам, очень необычная женщина!
– Вы видели ее?
– Только однажды. Мне тогда было около семи лет. Она приехала в Британию во время Суэцкого кризиса в 1956 году. Высокая, шикарные светлые волосы, загорелое лицо. Южное солнце, знаете ли… Привезла моему брату в подарок игрушечного верблюда, а мне куклу в наряде египтянки. Но, само собой, она приехала в первую очередь для того, чтобы повидаться с мамой. Я тут прихватила мамин старый альбом с фотографиями, но там, по правде говоря, нет ничего интересного для вас.
Женщины заказали ленч и приступили к изучению альбома. Попутно Либби продолжала рассказывать Мелиссе о школе и то немногое, что было ей известно о подруге матери.
– Я знаю, что она была за кем-то замужем. Жила в Каире. Но мама рассказывала о ней немного. А я в те годы была еще слишком мала, чтобы интересоваться такими подробностями. Ребенок ведь все воспринимает своим детским умом. Но одно я знала и понимала точно, даже тогда: Калли очень сильно отличалась от всех остальных маминых подруг.
– В каком смысле?
– Во всех! В ней был какой-то особый шарм. Такой необычный аромат духов… запах дорогих сигарет… Я ее даже немного побаивалась. Высокая, элегантная, но очень строгая на вид. Мама говорила, что она тоже воевала… Но, если честно, я не очень обрадовалась ее приезду. Ведь она приехала, чтобы пожить у нас какое-то время.
– Пожить?!
– Да, именно так.
Ноябрь 1956 года
Калли свесилась через перила, наблюдая за тем, как матросы отдают швартовы в порту Александрии. Ее отъезд был похож на поспешное бегство из Египта в связи с событиями, закрутившимися вокруг Суэцкого канала. Разразившийся Суэцкий кризис пугал своей непредсказуемостью, все улицы в городе были запружены военными, никто ничего не мог гарантировать насчет дальнейшей безопасности мирных жителей. Одно было ясно: британцы снова на грани войны. А потому Моника Баттерсби пустила в ход все свои старые и новые связи, чтобы раздобыть свободные каюты для них двоих на ближайшем же пароходе, с тем чтобы они незамедлительно вернулись в Англию.
Их многолетняя дружба дала серьезную трещину после истории с Сесилом Мейсеном, новым приятелем Моники, которым та обзавелась после смерти Кена. Очень скоро Сесил стал неизменным собутыльником Калли. Он знал все приличные забегаловки в порту, был завсегдатаем лучших ночных клубов, в которых играли джаз, и самых модных ресторанов. Моника закатывала им скандалы, когда после своих бесконечных посиделок они в любое время дня и ночи возвращались к себе в бунгало в сопровождении пьяной орущей толпы. Моника заметно сдала после смерти Кена, и характер у нее испортился, она стала сварливой и несговорчивой. Единственной отдушиной для нее стал Сесил, но тут неожиданно вмешалась Калли и, как говорится, положила на него глаз.
Моника не могла уразуметь, что толкало подругу на такое шумное и бестолковое времяпрепровождение: бары, рестораны, разговоры ни о чем. А та делала все, только бы забыться, только бы не думать о том, как живется ее сыну без нее в далекой Аделаиде. Письма, которые она получала оттуда, были безукоризненно вежливыми короткими отписками самой Джесси. И ни единой строчки от Дезмонда. Он даже ни разу не соблаговолил поблагодарить ее за рождественские подарки. А потом письма и вовсе перестали приходить. А ее собственные письма стали возвращаться нераспечатанными с пометкой, что адресат убыл в неизвестном направлении. Судя по всему, Бойды переехали на новое место жительства и выбросили ее вон из своей жизни.
– Почему я повела себя так безвольно, – корила она себя. – Почему не настояла на своих законных правах? – И одновременно Калли понимала, что сейчас сделать это будет не только гораздо сложнее, но и просто невозможно. Потом у нее появились проблемы с деньгами. Деньги каким-то чудодейственным образом растворялись в пространственном промежутке между банками и барами. Моника в глубине души завидовала интенсивной загульной жизни своей подруги, но они почти не пересекались на всяких светских мероприятиях. Даже домой, в Англию, они возвращались в разных каютах.
Калли отрешенно вглядывалась в знойное марево, висевшее над лазурными водами Средиземного моря, и с грустью думала о том, что очень скоро на смену этому великолепию придут унылое серое небо, вечно затянутое облаками, холодные зимы, мертвая тишина Далраднора. После смерти Фиби дом стоял пустым. Известие о смерти матери пришло слишком поздно. Калли не успела бы попасть на похороны даже самолетом. Мима переслала ей стопку личных писем Фиби, не зная, что с ними делать дальше. Письма были сложены в коробку из-под шляпы. Там же лежало письмо от управляющего имением с информацией касательно завещания матери и его содержания. Впрочем, когда она хватилась письма, то оказалось, что оно затерялось где-то в суете поспешных сборов.
По правде говоря, ей ничего не нужно было от Фиби. И менее всего она желала увидеть некие письменные оправдания и просьбы о прощении за свое недостойное поведение. Эту страницу своей жизни Калли перевернула раз и навсегда. И ныне ей претили любые напоминания о прошлом.
Но вот пароход медленно заскользил по водной глади, направляясь из гавани в открытое море, и Калли не испытала ни малейшей грусти от расставания с местами, где прожито столько лет. Не было ни грусти, ни угрызений совести, ни чувства вины или раскаяния. Годы, прожитые в Каире, она провела словно в коконе: приятное времяпрепровождение, когда так легко притвориться, что в твоем прошлом нет ничего ужасного. Но вот идиллия окончена, и она возвращается в суровую реальность. Значит, придется снова доказывать и окружающим, и себе, что у нее все в порядке, что она по-прежнему в седле и еще умеет держать удар.
В самом начале плавания спасал джин, он помогал ей забыться и справиться со своими страхами, с болью, с чувством стыда. Пока ее запасы спиртного длились, она чувствовала себя в полной безопасности. Элегантно скользить по поверхности событий – это она умеет, а легкий туман в голове не мешал держать форму, по крайней мере внешне. Но главное – в таком состоянии она могла не думать о Дезмонде. Сегодня он бы ее ни за что не узнал. Что ж, это даже к лучшему… Что сделано, то сделано. И все же, и все же…
Сын часто снился ей. Вот он бегает по берегу озера, все так красиво… А потом, словно тяжеленный каток, на нее накатывают кошмары из лагерной жизни: бараки, бесконечные ряды нар, рыки свирепых псов, рвущих на части человеческую плоть, десятки замороженных тел, похожих издали на сосульки, раскачивающиеся на виселицах. Только смерть поможет ей навсегда избавиться от этих страшных видений, и всякий раз, когда ее навещали подобные мысли, она поминала дорогую ее сердцу Селину недобрым словом. Ведь это только благодаря ей она выжила в том аду. А может, лучше было бы наоборот! Это для кого-то жизнь – драгоценный Божий дар, а для нее – сплошная агония и муки. Нет, она не станет искать легких путей для того, чтобы поскорее распрощаться с этой жизнью, но мало-помалу алкоголь сделает свое дело и отравит ее изнутри. В любом случае задерживаться на этом свете она не собирается!
