– Еще как тяпну! – кричал в ответ пронзительный женский голос.
– Угощайся, детка, угощайся! – громыхал он.
– Спасибочки.
В темноте позвякивал стакан.
– До дна?
– До дна! – ответствовало сопрано.
– А-а-х, – смаковали его губы. – Хорошо пошла! – промолвил он с вожделением.
Он ощущал, как напряжение отпускает его тело. Он лег на диван и предложил:
– Еще по одной?
– Не возражаю!
Сегодня ночью он опять лег на диван. В комнате царила тьма и безмолвие. Дверь приоткрылась и захлопнулась, и, глядя в потолок и не включая света, он сказал:
– Привет, рыжая!
Ибо он знал, какой масти гостья пришла на этот раз. В темноте он чуял ее приближение, ощущал ее тепло и дыхание на своих щеках, и простер к ней руки:
– Выпьем, подружка!
Далеко, в недрах доходного дома кто-то включил воду. В затемненном квадрате комнаты, где он возлежал на тахте, послышался голос пришелицы:
– Отчего ж не выпить, Джо!
И вновь старый, милый сердцу перезвон: влага вслепую разливается по стаканам, губы еле слышно шевелятся в предвкушении глотка.
– Ах! – вздыхает один голос.
– Ах, – вторит ему другой.
– Отлично, малютка!
– Лучше некуда, Джо.
– Ты – рыжая, так ведь?
– Угадал с первого раза, красавчик Джо.
– Так я и думал. Как здорово что ты здесь! Старина Джо ужасно одинок. Вкалывает весь день до седьмого пота.
– Бедолага Джо, мой бедненький работяга Джо.
– Прижмись ко мне, крошка, согрей, а то холодно стало. Я совсем один, друзей у меня нет!
– Сейчас, Джо, сейчас!
Потом настала пора оценивать и переосмысливать части ее тела. Привычные, налитые теплые груди и истонченные ноги – не слишком тучные, не слишком худые. Она стояла рядом с ним в темноте, жаркая как печка в полуночной комнате, излучая слабый свет и тепло. Обнаженная и прекрасная.
– Распусти волосы, – сказал он, проливая выпивку на халат. – Я люблю, когда они спадают вниз.
– Да, конечно, Джо! – произнес высокий голос в комнате.
– И приляг рядом, – велел он.
– Твое желание – закон, Джо.
Они всегда повиновались. Их ничто не возмущало. Они исполняли все его прихоти. Никогда не жаловались. До чего же они были послушные!
– Обними меня за голову, – сказал он.
– Возьми меня за руки, – велел он.
– Потрогай меня тут, – попросил он, – и тут.
– Давай опрокинем еще по стаканчику, прежде чем ты меня поцелуешь, – сказал он наконец. – Черт возьми, нужно откупорить еще одну бутылку.
– Я откупорю, Джо.
В темноте что-то зашевелилось. Откупорилась бутылка.
– Такова жизнь, – сказал он, смеясь с зажмуренными глазами. – Комната, бутылка, женщина. Ведомо ли тебе, как одиноко в большом городе, где никого не знаешь? Нет. Очень мило, что ты с девочками заглядываешь ко мне на огонек. Скажи, ягодка, как тебя зовут?
– Может, не стоит, – сказала она.
– Да, ладно тебе. Как твое имя?
– Зови как хочешь.
– Элен?
– Можно и Элен.
– Знавал я когда-то одну Элен. В чем-то она была похожа на тебя: рыжеволосая, но ко мне не прикасалась. Я раз попытался поцеловать ее, но, наверное, я не был для нее достаточно хорош, и она отвесила мне оплеуху.
– Я бы так не поступила, Джо.
– Ну, ты другое дело, ты ей не чета.
Он призадумался, обливаясь потом.
– А может, тебя зовут Энн? Я знал одну польку по имени Энн. Она была Анной, но сменила имя на Энн. Она была блондинка, почти как та блондинка вчера вечером. Ты знаешь эту блондинку, милая?
– Да.
– И не ревнуешь?
– Нет.
– Странная ты женщина. Не ревнивая. А почему?
– Я знаю, Джо.
– Что знаешь?
– Тебя знаю. Знаю тебя. Понимаю тебя. Поэтому и не ревную.
– Где я остановился?
Он почувствовал стакан в своих пальцах и на своих губах.
– Энн тоже была отменной девушкой. Но вышла замуж за моряка. Представляешь, за чертова матроса? А не за меня! Черт! Так что, может, я буду звать тебя Энн.
– Энн – хорошее имя.
– Но ты лучше, чем Энн. Ты добра к одинокому старине Джо. Ты обращаешься с ним по-людски. Да. А может, я буду звать тебя Леотой. Я знал одну девушку, наполовину испанку, брюнетку по имени Леота.
– Зови меня как тебе угодно, дружок.
– Ладно, кончай разговоры. Давай просто пить и целоваться, хорошо, крохотуля?
– Заметано, Джо.
– Сделай одолжение, солнышко. Стяни с меня халат.
И в темноте разливалось тепло, дружелюбие, свечение и печальная нежность. Иногда он распевал песни, и по его щекам катились слезы.
– Ах, как же хорошо, что ты здесь, – сказал он. – Блондинка-блондиночка, не покидай меня. Обещаешь?
– Я буду с тобой каждую ночь, Джо.
– Отлично, просто замечательно. Теперь ложись рядом и целуй меня.
Воцарилось долгое молчание, а за ним что-то вроде всхлипов и рыданий. Они становились все громче. Сначала его голос, потом ее. Послышалось какое-то шевеление, ласковый шлепок.
– Ах, ты неотразима! – восклицал Джо. – Бесподобна!
– И ты, Джо, и ты!
– Я люблю тебя, ах, боже, как я тебя люблю!
– И я тебя люблю, Джо!
Вдруг кто-то замолотил в дверь.
– Открывайте там!!! – кричал домохозяин.
– А!!! – раздался вопль.
Дверь распахнулась настежь. Включили свет. Домохозяин стоял, положив руку на выключатель.
– Я больше не потреплю здесь никаких женщин! – вопил он. – Три недели я с этим мирился! Но мое терпение лопнуло! Убирайтесь и прихватите с собой своих женщин!
Домохозяин оглядывался по сторонам. Он застыл на месте. В комнате было четыре стены, никаких шкафов. Только немного мебели. Тахта, одно окно, один стул, один стол. Спрятаться негде.
На тахте лежал Джо, голый, ослепленный светом, и, моргая, глядел на домохозяина.
В комнате больше никого не было.
На полу валялись две пустые бутылки. Стакан выпал из руки Джо, пролившись на вечернюю газету.
Домохозяин посмотрел на распростертого голышом Джо. После долгой тягостной минуты он процедил сквозь зубы:
