На пятый день заправившийся водой и дровами черный паровоз с красными колесами подцепил наш эшелон и куда‑то, пыхтя, потащил. Может, наши офицеры и знали, куда мы едем, но нам это сообщить не удосужились.
И последнее по месту, но не по важности. На крайнем построении меня произвели в старшие саперы и дали под начало звено в пять человек. Причем попали в это звено все, кто умел читать чертежи и вообще чертить. Хотя бы копировать. Большинство же нашего стройбата вообще неграмотно, что не мешало им при этом быть хорошими плотниками или каменщиками. Профессии они учились как пастушьи собаки — от родителей. А кирку и лопату умел в руках держать каждый с детства.
Из плюшек, кроме серебристой птички на рукаве, у меня удвоилось жалование. Увеличились порции сахара с кофе. А также обломилась кожаная офицерская планшетка с тетрадками, карандашами и ластиком. И отдельная палатка для работы.
И еще узнал, что мое звено непосредственно подчиняется командиру роты. И фельдфебелю, конечно. Но остальные унтера уже для меня не были начальством, что откровенно грело душу. Забыл я как‑то старую солдатскую мудрость, что надо стремиться подальше от начальства и поближе к кухне.
Так что, прикинув к носу, чем предстоит мне заниматься дальше, по дороге 'изобретал' я разборный походный кульман, какой видел еще на Земле в полку у вертолетчиков, поелику предвидел, что чертить нам придется много. Скорее всего — красиво копировать, что начальство второпях накарябает. Ксероксов тут еще долго не предвидится.
Железнодорожный пейзаж империи мало отличался от привычного для меня земного: мосты, реки, поля, леса, придорожные поселки с аккуратными домиками и садами при них. Деревни вдалеке. Возделанные поля, на которых активно убирали урожай. Города с большими пафосными вокзалами и целыми районами деревянных пакгаузов. На станциях дежурные путейские в красных шапках и жандармы в лакированных касках с саблями на боку револьверами в белых кобурах. Торговки нехитрой снедью для тех проезжающих, которых в вокзальные буфеты для чистой публики не пускали, пока паровоз заправлялся водой. Для тех же пассажиров и бесплатный кипяток на каждой станции из титана в общем зале. Кран через стену выведен на улицу. Все это хорошо наблюдалось в открытую по теплому времени сдвижную дверь теплушки.
Паровоз свистел, периодически приветствуя кого‑то нам неведомого, дымил и колеса наматывали километры. А мы отдыхали от трудов праведных. Воистину: лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Особенно солдату. Выспались за время пути на год вперед.
Батальонный инженер и в пути продолжал со мной заниматься математикой, с восторгом удивляясь тому, как я легко щелкаю задачки для начальной школы. Вызывал каждый день вестовым меня к себе в купе и натаскивал минимум до следующей большой станции часа полтора — два, а то и дольше. Видать ему и самому в пути было скучно. А не дай ушедшие боги нам где‑то в тупичке постоять сутки, так и весь день был посвящен математике и черчению.
К арифметике инженер быстро подключил геометрию, и я в очередной раз решал простые теоремы, в том числе и знаменитые 'пифагоровы штаны' только тут они по — другому назывались — 'детской распашонкой'. В общем, полный курс землеустроения с армейским уклоном в меня активно вдалбливали. Никакой особой теории, только практические задачи. А цифры тут хоть и другого начертания, но десятичные, как наши арабские. С ними проблем не было.
Чуял я, что у инженер — капитана на меня какие‑то далеко идущие виды образовались, только он мне об этом не говорил. Но я и сам знал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И то для второй по очереди мышки. Но знания, точнее их официальное происхождение, были для меня важнее.
Если время позволяло, то и имперский язык в ход шел и осваивался он у меня не то чтобы легко но без напряга. По крайней мере, в устной форме. Все‑таки пятый язык за свою жизнь изучаю. Но без засад не обошлось. В письменном имперском филологи от большого ума навтыкали дофигища всяких дивтонгов и прочих мерзостей, когда три — четыре буквы обозначают один звук, чего в рецком совсем не было. Там на каждый звук одна буква. К тому же алфавиты практически одинаковые. Так что поначалу я путался.
Читал я уже совсем неплохо по — рецки и по слогам еще на имперском. Пока этот процесс больше напоминал дешифровку, чем свободное чтение.
Дорвавшись до местных газет на станциях, поднакопив за дорогу впечатлений, сделал я вывод, что развитие этого мира находится, если сравнивать с нашей Европой, где‑то в последней четверти XIX века. Вроде как пулемет тут уже есть, броненосный флот на паровой тяге, а двигателя внутреннего сгорания еще нет, как нет и авиации — сплошное воздухоплавание. Повсюду господство гужевого транспорта. И винтовки у горных стрелков однозарядные, хотя и под унитарный патрон латунный. У офицеров револьверы уже есть: тяжелые, большие и длинноствольные. Типа киношных ковбойских. И калибр соответствующий. Пуля размером с желудь, наполовину в медной оболочке, из которой тупая головка торчит свинцовая. Останавливающее действие, наверное, рассчитывали на лошадь.
8
Новое место, на котором мы строили полевой укрепрайон, было уже не гористым, но вполне себе равнинным, разве что слегка всхолмленным и поросшим сосновым лесом. Часто между болот. В чем и проявилась главная засада. Сосняк всегда любит пристраиваться на песочке, а нам этот песок копать. Что удивительно: копать траншеи полного профиля, про которые я грешным делом думал, что их тут еще не изобрели. Так вот… Мы копаем, а песочек, сцуко, высыхает на солнышке и обсыпается со стенок. Но все равно это намного легче, чем долбить кайлом камень в горах.
На эти срочные работы выгнали всех, даже штабных писарей, не говоря уже о нас — чертежниках. И половину отправили в ближайшие леса жерди и колья выламывать для укрепления окопов плетенками. И все цигель — цигель — ай — лю — лю.
Я оказался пророком, вангуя себе ударный труд на ниве черчения, чем мы и занимались весь световой день. Но потом и нас бросили в этот песчаный прорыв, когда красивый отчет о выполненной работе для высокого начальства был уже готов. В двух экземплярах. В туши. Хотя на месте еще и конь не валялся, как следует. Даже разборный походный кульман, хоть он и был у меня в чертеже готов, делать стало некогда.
— Ниче… — подмигнул мне ротный, принимая от меня склейку листов ватмана с чертежом. — На то у нас пехота — царица полей. Ей все по плечу. Все переделки пойдут у них по графе обустраивания себе полевых удобств. А для нас главное вовремя и красиво отчитаться.
— Но ведь на месте ничего еще не сделано толком, господин капитан, — возразил я.
Ротный недовольно поморщился. Он у нас был барон и очень любил, когда его называли 'ваша милость'. Но ко мне больше не придрался, так как я его титулую все же в полном соответствии с новым Уставом и хожу в любимчиках у батальонного инженера. А с инженером в инженерных войсках простому командиру ссориться себе дороже.
Но если подчиненного нельзя наказать, то припахать можно везде и всегда. Легко!
