— Тревога! В ружье! Вражеское нападение на дороге.
А потом все помутилось.
24
Очнулся я уже в светлой комнате с высоким потолком, расписанным на тему пейзанской любви пастушков и пастушек. В зеленых холмах, среди белых овечьих отар и больших лохматых рыжих собак — волкодавов. Никакой порнографии, но талант художника в каждом движении персонажей передал неподдельный флер эротизма.
Вспомнил слышанное когда‑то в общаге филологического факультета МГУ на проспекте Вернадского утверждение из красиво очерченных губ утонченной интеллигентной филологини отчаянно умничающей перед неизбежным сексом с 'колхозником' из Тимирязевки про закон французской литературы. Маркизы любят читать про апашей, а апаши про маркиз. И про роль темы пасторальной любви в дворянских воззрениях восемнадцатого века непосредственно перед Французской революцией. И про теорию 'благородного дикаря' тоже что‑то было, но я уже начал ее раздевать и не дослушал, чем это дикарь таким благороден.
К чему я это? Общага университетская была обшарпана, давно без ремонта и по ней гуляли толпы тараканов. А вот, поди ты… ассоциацию именно с таким дворцовым интерьером создала у меня та 'юная богиня, светлячок, филологиня, все познавшая уже…'. Магия слова. Не иначе…
Стены гладко оштукатурены под вычурный разноцветный 'искусственный мрамор'. Похоже, что когда‑то на них висели картины, крюки еще торчат, но хозяева видимо сняли их, отдавая здание под госпиталь. А вот тяжелые газовые бра с хрустальными висюльками, изображающие непонятные мне аллегории, остались.
В комнате, точнее уже госпитальной палате, стояли еще три кровати, но они были пустые, даже без матрасов.
На прикроватной тумбочке фарфоровый чайник с очень длинным носиком, но мне не дотянуться — очень больно крутиться, а пить хочется.
Тихо вошла молчаливая милосердная сестра, очень деловитая. До бровей упакованная в сестринскую косынку. Лет тридцати. На внешность — никакая, бесцветная очень… Но понятливая… сразу сунула мне этот чайник носиком в рот и оттуда полилась живительная влага. Простая кипяченая вода. Блаженство…
Потом она беззастенчиво откинула одеяло и вставила мне в анус с градусник. Неприятное ощущение, я вам скажу.
— Не дергайтесь, больной, — окрикнула она. — Расслабьтесь. Не хватало еще вам там градусник сломать. Ртуть она вредная. Не говоря уже о стеклянных осколках. Мало вам одной операции?
— Где я?
— В госпитале. Где еще быть раненому офицеру.
— Я не офицер. Я старший фельдфебель артиллерии.
— Тогда вам просто повезло попасть в офицерский госпиталь графа Гота. Это его городской дом. Тут хорошие хирурги и все будет прекрасно с вами. Опасности для вашей жизни уже нет. Пулю вынули. Просто вы потеряли много крови. И трещина еще у вас в левой лопатке от пули, которая ее не пробила. Так что лежите смирно. Не делайте себе хуже, чем есть на самом деле.
Она вынула градусник, посмотрела на него, и что‑то записала на фанерке, прикрепленной к спинке кровати.
— У вас странный акцент, — констатировала она.
— Я из Реции.
— Да? Странно… А почему вы не блондин?
— Не все горцы блондины. Бывают и исключения. Я, например.
— Еще пить хотите? Или наоборот?
— Сейчас нет. Но обязательно захочу. Если вы уйдете, то поставьте чайник на стул под правую руку, а то я влево вертеться не могу.
— Как скажете, — и она выполнила мою просьбу. — Есть еще не захотели?
— Нет.
— Это наркоз отходит. Нормально. Но если захотите, то вам вскипятят бульон. Над головой у вас шнурок, дерните — колокольчик зазвонит, и к вам подойдут. Но все же постарайтесь еще поспать. Сон — лучшее лекарство.
И накрыв меня одной простыней — в палате было довольно жарко натоплено, она ушла, закрыв за собой высокую дверь. И я остался один.
Делать нечего, кроме как рассматривать расписной потолок и вспоминать ту стройную до жалости филологиню из Ташкента. А что? Тоже занятие. А то старая Земля стала подергиваться в воспоминаниях какой‑то полупрозрачной дымкой. Словно все там было не со мной, а в кино посмотрел.
Так я провел еще полчаса вынужденного моего досуга, когда меня от двери окликнул до боли знакомый голос с легкой эротической хрипотцой.
— Здравствуй, мой герой, я очень рада, что в тебе не ошиблась. Ты уже второго офицера спасаешь от верной смерти.
В дверях опершись левой рукой о косяк, стояла моя незнакомка из санитарного поезда. В отличие от первой посетительницы она была яркой. Даже излишне. И очень красивой.
Она неторопливо подошла ко мне, провела руками по своему животу, как бы оправляя белый передник сестры милосердия. Наклонилась с прямой спиной и жарко поцеловала меня в губы.
Несмотря на слабость моего тела, естество мое решило вздыбиться.
Незнакомка, узрев это, весело засмеялась.
— Я рада, что мои женские чары действуют даже на полумертвых.
И еще раз наклонилась и поцеловала меня, но уже как‑то по — доброму что ли, без эротического призыва.
— Выздоравливай, герой, а я пошла. Пора мне.
Я с надеждой окликнул ее прямую узкую спину.
— Баронесса, а вы еще придете ко мне?
Она обернулась, и мне показалось, что ей неприятно то, что ее инкогнито раскрыто.
— Нет, мой герой, не приду. Я сегодня уезжаю на поезде в глубокий тыл. И мы вряд ли больше увидимся когда‑нибудь, мое самое яркое фронтовое приключение, — при этом она загадочно полуулыбнулась, прямо как монна Лиза на картине у да Винчи. — Выздоравливай… Я уверена, что ты очень нужен своей семье. Так что постарайся впредь остаться целым.
И она тихо прикрыла за собой высокую белую дверь с позолоченными финтифлюшками.
Ну, за что мне такой облом?
Принял я как данность свое ранение и вел себя как образцовый больной. А куда деваться? Какой есть выбор? Хоть и ранили меня совсем не ко времени. Просто от слова совсем. А ведь планов‑то было громадьё. Прощай теперь мечта о небе.
Давал я себя санитаркам поить бульончиком с сухариками, терпел неприятные перевязки, а к вечеру трясся в лихорадке с большой температурой. Да так что мне персональную хожалочку выделили — тетку в возрасте из простых мещанок. Толстую и добрую. Порошками меня поить, судно за мной выносить и задницу подтирать. Шевелиться мне категорически запретили.
На другой день ко мне пустили судебного следователя — снять предварительные показания. Сухонького такого вежливого Порфирия Петровича из кинофильма 'Преступление и наказание' в потертом мундире. Даже чем‑то актера Смоктуновского он внешностью напоминал. Врач дал ему десять минут, но мы быстрее управились. Что там особо показывать‑то за скоротечностью стычки. Тем более что схема боестолкновения у него уже была составлена от Плотто.
