Особо попросил я его разыскать на дороге мой наградной револьвер — он приметный. Жалко мне его, все же первая награда…
— Я передам вашу просьбу на полигон, — заверил меня следователь. — Им это сподручнее, да и людей там много. Не то, что у нас.
За оставшееся время он мне рассказал про напавшую на нас банду. Оказались они простые крестьяне с дальнего лесного хутора, которые решили так поправить свое благосостояние за наш счет. Все братья родные. Двое от призыва скрывались, а третий еще в возраст не вошел. Особо их лошадка моя привлекла. Долго они меня выпасали, даже покупателя на кобылу заранее нашли. Вот так вот непритязательно и просто.
— Убитого вами бандита сельский околоточный надзиратель опознал. Дальше дело уже рутина. Только вот вашего револьвера у них не нашли, — завершил он свой рассказ.
— И что дальше? — спросил я.
— Дальше будет суд и веревка. По законам военного времени. Их же, считайте с поличным взяли с двумя армейскими винтовками на руках. Хоть они и запираются, кричат, что не виновны, но по номерам эти стволы принадлежали двум еще осенью пропавшим без вести солдатам из патруля с окружной железной дороги, которых числили в дезертирах. Хоть позор с солдатиков смоем. И то хлеб.
— Я думаю, вы не все у них нашли… — задумался я.
— Почему вы так думаете? Хутор лесной — все в одном месте. Они дегтем промышляли, как в сказке Налогового департамента записано.
— Осмелюсь вам заметить, господин следователь, как сельский житель… деготь никто и никогда не гонит дома — вонючее это занятие. Ищите их смолокурню в лесу или заимку охотничью. Там они могут нужные вам улики хранить, если совсем дурные, но если умные, то есть у них потайной схрон в лесу. Только тот тяжело будет найти не зная примет. А кто их повязал?
— Лейтенант Щолич. Он поставил караульный взвод на лыжи, выдал патроны и выступил через десять минут по вашему прибытию на полигон. Прямо по бандитским следам на хутор и вышел. Заарестовал там всех, повязал и околоточного вызвал. У них, у лесовиков этих, в банде баба была за атамана. Мать ихняя. Куда катится мир?.. Вот здесь, господин фельдфебель, распишитесь под протоколом и я вас больше не побеспокою. Выздоравливайте. Честь имею.
Двое санитаров вошли в мою палату и, не проронив ни слова, в три приема вынесли из нее лишние койки.
— А почему эта палата совсем пустая? — спросил я санитарку, которая в очередной раз меня обмывала.
— Распоряжение такое вышло: отдельно вас держать. Доктор этим страшно недоволен, так как мест не хватает. Ранетые с фортов потоком прут. Давит там нас царь, но наши форты ему не отдают.
— Странно все это, — задумался я. — И кто так распорядился?
— А я знаю? — пожала она полными плечами.
Уже почти неделя прошла, как лежу я в этой палате как в одиночке. За это время мне еще раз чистили рану, которая по ощущениям у меня на полспины. Ну, да… я же почти лежал на лошадиной спине, когда по мне пуля попала. Пробила лядунку с револьверными патронами, вспорола полушубок, чиркнула по спине, ударила в лопатку и ушла в сторону, застряв под кожей. Был бы калибр винтовки покрупнее я бы так легко не отделался. После чистки мне еще примотали плотно левую руку к туловищу. В принципе я и вставать уже мог, только дышать было больно почему‑то еще. А вот температуры и лихорадки больше нет.
И вообще ощущение нехорошее, будто забыли про меня все.
— А с полигона ко мне кто‑нибудь приходил? — поинтересовался я у санитарки, несколько обижаясь в душе на сослуживцев.
— А то? Только их никого до вас не допускают. Вон в колидоре даже солдата поставили с ружьем. Значит, никого не пущать сюда.
— Вот оно как… А записку вы передать сможете?
— Зазнобе, небось? — улыбнулась женщина по — доброму.
— И ей я тоже напишу, только настоящее письмо, потому как она у меня на другом конце империи живет, — вру напропалую. — А сейчас надо моему другу записку передать, чтобы привез мне мыльно — рыльное и другое что мне потребное. А то… — провел я правой рукой по подбородку, — зарос я как пугало.
В обед хожалочка принесла мне на подносе под салфеткой вместе с судками несколько листов бумаги и карандаш. А после обеда унесла мои записки Пуляку и Плотто.
А я с нечего делать стал вспоминать каким образом приспосабливали в первую мировую полевые орудия в зенитные. Рана — не рана, но когда‑нибудь я из госпиталя выйду. И докажу на натуре капитан — лейтенанту что сбить его дирижабль не так уж и сложно если постараться. Иначе прощай небо…
И от такой перспективы мне стало грустно.
Небо мне всегда нравилось. С детства. С того самого момента когда я впервые поднялся в воздух на старом кукурузнике летчик которого прилетал опрыскивать наши поля и на высоте тогда я буквально задохнулся от восторга переполнявших меня чувств. Лет тогда мне было десять или одиннадцать. Потом летал в современном реактивном лайнере на Всероссийскую школьную олимпиаду по химии в Новосибирск. И был разочарован. Совсем не те ощущения. Не было чувства полета и слитности с небом в закрытом комфортабельном салоне. Не говоря уже о восторге. А в окошке земля слишком далеко, чтобы ее видом наслаждаться. И после этого первого полета на современном самолете во мне угасла моя потаенная мечта о поступлении в летное училище. Ведь оставаясь фермером, я могу иметь собственный кукурузник. А научиться летать на таком можно было и не отрываясь от учебы в академии. В Мячково, под Москвой, к примеру. По выходным. Чем я и собирался заняться с будущей весны. Вот… с прошлой уже весны.
Но когда я увидел на перевале дирижабль, то мечта в душе поднялась вновь. Но кто я был тогда? Неграмотный горец из стройбата. А сейчас… один аттестат уже есть в кармане и другой будет. Не так уж это и сложно тут сдавать экзамены экстерном.
Обидно было другое… Я ведь почти уломал Плотто на мой перевод в воздухоплавательный отряд… Можно сказать 'на слабо' взял… И тут эти дурацкие грабители… и не менее дурацкая рана.
А ведь уже все было так близко, лишь руку протяни…
Сижу, приспособив под чертежную доску фанерку температурного листа, рисую круглый заглубленный орудийный дворик с коническими стенами и плоским дном. С кольцевой канавой на дне, фиксирующей станину лафета. Само орудие — трехдюймовая длинноствольная дивизионка — у нее дальность выстрела больше, стоит на усеченной пирамиде из железнодорожных шпал. Параллельно прикидываю, как это все скрепить металлическими полосами и скобами, чтобы вся эта деревянная конструкция не разлетелась от первого же выстрела. Но это все можно в нашей полигонной кузне сковать, не сложное дело.
Осталось только придумать, как на таком станке все это вертеть на 360 градусов. Двое за сошник, к примеру, тащат станину за хобот по кругу. Им еще двое помогают крутить пару бревен на вершине пирамиды, к которым прибиты колеса пушки. А вот сам механизм кручения… Штырь да деготь?.. Ладно… может, еще что полезного местные инженера подскажут? Вряд ли тут забыли деревянные конструкции.
