– С удовольствием. Уверяю вас, что оно с ним никак не связано.
Аллейн взял листок и бегло просмотрел письмо.
– О какой опасности вы так настоятельно ее предупреждали? – спросил он.
– Это личный вопрос, месье инспектор.
– Разумеется, месье, но вы должны дать нам кое-какие разъяснения. Надеюсь, вы понимаете, что мы не можем оставить без внимания сообщение, в котором говорится о какой-то неведомой угрозе мисс Куэйн.
Месье де Равиньи слегка наклонил голову:
– Весомый аргумент. Опасность, которую я имел в виду, не связана с физическим ущербом.
– Значит, вы не предвидели случившейся трагедии?
– Конечно, нет. Откуда мне было знать?
– Тогда что, по-вашему, ей угрожало?
– Бесчестие, месье инспектор.
– Понимаю, – кивнул Аллейн.
Де Равиньи несколько секунд смотрел ему в глаза, потом резко встал. Он стал нервно расхаживать по комнате, словно стараясь принять какое-то решение. Наконец он остановился перед инспектором и быстро заговорил по-французски, видимо, с трудом сдерживая свои эмоции. Инспектор Фокс тяжело задышал и подался вперед в своем кресле.
– Постарайтесь меня понять, месье. Я всегда был без ума от Кары. Я страстно любил ее еще в те годы, когда она была скромной jeune fille
[19]
в монастырской школе, где училась моя сестра. Одно время я всерьез подумывал о помолвке. Это было во Франции, когда она впервые появилась в обществе. Ее опекунша, мадам де Верне, дала согласие. Моя семья тоже не возражала. Все складывалось удачно. Но потом… Не знаю, что случилось: может быть, ее характер изменился, тогда как мой остался прежним… Она становилась ко мне все холоднее… Впрочем, это неважно. Она переехала в Лондон, где мы снова встретились год спустя. Я по-прежнему был рабски ей предан. Она разрешила мне с нею видеться. Мы стали, как говорят англичане, «приятелями». Стараясь ее как-нибудь развлечь, я привел Кару в этот проклятый Храм. Тогда я еще плохо понимал, что собой представляет отец Гарнетт.
– И много вам понадобилось времени, чтобы это понять?
Де Равиньи неопределенно повел плечами и снова перешел на английский:
– Не знаю. Меня не интересовали его моральные качества. Я увлекался только церемониями и ритуалами, всем этим странным, но интригующим идолопоклонством. Если бы я узнал, что он любит поразвлечься и у него есть фаворитки, меня бы это не смутило. Такие вещи вполне в духе языческой религии. Каждый живет, как может. Не помню, когда я впервые заподозрил, что роль Избранного сосуда имеет для нашего священника вполне определенный смысл. Но я не слепец. Дагмар была избрана, и… Короче говоря, месье, я человек светский, – раскусить l’affaire Candour
[20]
не составило для меня особого труда. Однако меня это не касалось.
– Разумеется, – поддакнул Аллейн. – Но когда кандидаткой стала мисс Куэйн…
– О да, месье, тогда я пришел в ужас. Опять же, поставьте себя на мое место. Я сам привел ее сюда, не приняв во внимание ее характер, ее безудержный энтузиазм, ее – как это правильно сказать – самозабвенность. Это была моя вина. Я рвал на себе волосы, я был потрясен, взбешен, растерян. И тогда я написал письмо, которое вы держите в своих руках.
– После чего, – добавил Аллейн, – продолжали получать свои дивиденды?
– Sacre nom!
[21]
– воскликнул де Равиньи. – Так вы и это знаете?
– Знаю.
– В таком случае мне трудно будет убедить вас, что еще вчера – а сегодня мое решение только укрепилось – я решил вывести свой капитал из этой аферы.
– Пятьсот фунтов, не так ли? – спросил Аллейн.
– Да. Если я не сделал этого раньше, месье инспектор, то только потому, что не хотел устраивать скандал, который мог задеть других людей. Когда я в первый раз посетил тот первый маленький храм на Грейт-Холланд-роуд, отец Гарнетт нуждался в финансовой поддержке. У меня не было нужной суммы, и я взял ее взаймы. Мистер Огден тоже вложил деньги, причем гораздо большие. Я предоставил вести дела отцу Гарнетту и мистеру Огдену, опытному бизнесмену. Коммерция не в моем характере. Но теперь я ухожу. Мне невыносима даже мысль, что я могу быть чем-то связан с этим canaille
[22]
.
– Под canaille вы имеете в виду мистера Огдена?
– Нет, месье, я говорю о священнике. Хотя мистер Огден тоже хорош. Не видит дальше собственного носа. И не слишком щепетилен. Не сомневаюсь, он без всякого смущения извлекает прибыль из своих инвестиций. Что касается священника… Но о нем я не хочу говорить.
– Вам известно, что мистер Гарнетт давал наркотики Принглу, миссис Кэндур и мисс Куэйн?
Де Равиньи ответил не сразу. Он закурил сигарету и, извинившись, предложил портсигар Аллейну.
– Не хотите? – спросил он. – Тогда, может быть, вашу трубку?
– Большое спасибо, но не сейчас. Так как насчет наркотиков?
– Скажем так… Ваши слова меня не удивили.
– Значит, вы знали?
– Месье, я уже говорил, что меня не касаются личные дела адептов.
– Но мисс Куэйн?
– Я не верю, что она могла пасть так низко.
– Тем не менее…
– Я не верю, – резко повторил де Равиньи. – И не собираюсь обсуждать.
– Хорошо, – кивнул Аллейн, – давайте оставим эту тему. По поводу письма. Почему вы попросили мисс Куэйн его уничтожить?
– Я уже сказал: не выношу, когда кто-то читает мою корреспонденцию. Эта чертовка Хебборн! Вечно сует нос в чужие дела, а меня терпеть не может. Мне не хотелось, чтобы она копалась в нашей переписке.
– Тогда почему вы не написали письмо по-французски?
– Хотел, чтобы оно выглядело сдержанным и разумным, – невозмутимо объяснил де Равиньи. – Если бы я написал его на французском, выплеснул бы все свои эмоции, что бы Кара обо мне подумала? Она бы сказала: «Он устраивает бурю по любому пустяку. Ох уж этот галльский темперамент! Завтра успокоится». Поэтому я спокойно написал все по-английски и попросил уничтожить письмо.
– Да, это объясняет постскриптум. – Аллейн встал с места и как бы невзначай спросил: – Насчет той книги по химии. Кажется, вы ее уже видели?
Де Равиньи ответил с небольшой запинкой:
– Странно, что вы спрашиваете. В самом деле, у меня такое чувство, что я с ней уже сталкивался. Но когда, где? Не могу вспомнить.
– Может быть, в доме мистере Огдена?
– Ну конечно! В его доме. Он сам показывал мне книгу. Кстати, там был священник, и он тоже ее видел. Как и другие гости. Глупо, что я забыл… Помню, мне пришлось поставить на полку бокал с виски, чтобы взглянуть на книгу. По словам Огдена, она представляет какую-то ценность, но меня она не заинтересовала. Вот почему я ее не запомнил. Значит, книга принадлежала старине Огдену? Интересный факт, не правда ли, месье?
