– Кто он такой, черт побери?
– Его зовут Санди. Он своего рода отшельник.
– Кто?
– Отшельник. Церковь когда-то называла их «жителями пустыни», но он… – Стеди махнул рукой в сторону воды, – опровергает это определение. Это образ жизни в добровольном одиночестве, предназначенный для того, чтобы изменилось сердце.
Актриса посмотрела на меня. Стеди продолжал:
– Это условия, в которых человек живет в уединении, предаваясь покаянию и молитве.
Кейти сменила положение ног, а ее большой палец скользил по краю кружки. Глаза не отрывались от меня. Стеди заговорил снова:
– По каноническому закону тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, церковь признала отшельническую или затворническую жизнь, когда верующий христианин посвящает свою жизнь восхвалению Господа и спасению мира через строгое отделение от мира, через молчание одиночества, усердную молитву и покаяние. – Стеди махнул рукой в мою сторону. – Закон признает отшельника как человека, посвятившего себя Богу, если он или она следует трем евангельским обетам целомудрия, бедности и послушания. А в его случае есть еще и четвертый обет.
Я понятия не имел, о чем он говорил, но не прервал его. Стеди меня заинтересовал, и мне хотелось узнать, к чему он ведет. Технически все, что он говорил, было правдой, но в этом никогда не было ничего официального. На Кейти это явно не произвело впечатления.
– Четвертый?
Стеди кивнул:
– Да. Молчание.
Священник оказался разговорчивым. Сумел перевести внимание с нее на меня.
– Исполнение обета подтверждено обетом, данным епископу конкретной епархии. – Стеди улыбнулся. – И тот или та, кто дал обеты, следует собственному плану жизни под его руководством.
Она перешла сразу к сути:
– То есть, он живет один и ни с кем не разговаривает?
– Одиночество – это не цель, а лишь подходящая среда для движения к той или иной духовной цели.
Кейти медленно повернула голову ко мне:
– Едва ли есть что-то хуже.
– Этот человек отказался от мирских забот и удовольствий, чтобы стать ближе к Богу. Его жизнь наполнена медитацией, созерцанием и молитвой, его не отвлекают ни человеческое общество, ни секс, ни потребность соответствовать приемлемым стандартам жизни в обществе. – Она подняла бровь и смерила меня взглядом. – Он придерживается простого питания с минимумом развлечений.
– Значит, – Кейти указала на меня пальцем, – он не хочет секса?
Стеди рассмеялся:
– Я не говорил, что Санди его не хочет. Я сказал, что он дал обет от него воздерживаться.
Она покачала головой:
– Жалкое зрелище. Какой же лузер даст такой обет?
Стеди пожал плечами:
– Я его дал.
– Да, но вы не в счет. Вы – священник. Вы должны это сделать. А он всего лишь парень, который… – Кейти обвела руками мою лодку, – вылетел из жизни и придумал какую-то религиозную чепуху, чтобы в его жизни появился смысл. Живет здесь, вокруг ничего нет, у него самого нет цели и повода ни для чего.
Я ее даже не знал, но она раздела меня одной фразой. Эта женщина знала меня лучше, чем мне бы хотелось. Я не ответил. Пусть сказанное ею было правдой, она все равно пыталась манипулировать мной и добиться моей реакции.
Кейти указала на меня большим пальцем:
– Он может говорить? На каком языке он говорит?
Я повернулся к ней:
– Я говорю по-английски.
Одна рука легла на бедро.
– Так он живой! – Кейти посмотрела на меня. – Я думала, что ты дал обет молчания.
Стеди пустился в объяснения:
– Санди может говорить. У него ни малейшего намерения быть грубым. Он просто старается не начинать разговоры и не вести их и избегает мест, где бы ему пришлось это делать.
Кейти смотрела на меня, но говорила со Стеди:
– Как его имя, вы сказали?
– Санди.
– Дурацкое имя. – Она закусила нижнюю губу.
– Он его не выбирал.
– Все равно дурацкое.
Она посмотрела на меня.
– Ты странный.
Еще одна наживка. Я не клюнул.
Кейти заговорила медленно, как будто для того, чтобы произвести нужное впечатление или контролировать реакцию.
– Ты знаешь, кто я?
Бо́льшая часть цивилизованного мира ее знала.
– Да.
– Итак, я знаю Стеди. Стеди знает тебя. Ты знаешь меня. Я тебя не знаю. Кто ты, не считая того, что ты отшельник?
Хороший вопрос. Ответ был простым:
– Я не тот человек, которым надеялся стать.
Мой ответ был лежачим полицейским. Она его переехала.
– Куда мне следует направиться, если я захочу отсюда выбраться?
Я указал через стекло на мангровые заросли.
– Двенадцать миль в этом направлении. Потеряете несколько пинт крови, ее выпьют москиты. Но в этом нет необходимости. Я отвезу вас туда, куда вы захотите поехать.
– Вот так просто?
– Вот так просто.
Кейти смотрела на меня некоторое время, оценивая. Потом встала, прошла на камбуз и схватила обе тарелки. Одну она протянула Стеди, вторую – с моим завтраком – оставила себе. Она взяла кусочек белой слоистой рыбы и в конце концов распробовала ее. Кейти гоняла ее по рту, не в силах скрыть своего удивления. Когда тарелка опустела, она поставила ее и вышла на палубу со своей кружкой кофе. Кейти поднялась на палубу бака и осталась стоять там, глядя на Десять Тысяч островов, скрестив руки на груди. Ветер теребил ее одежду, открывая след от веревки у нее на шее. Стеди пошел за ней и протянул ей маленький тюбик «Неоспорина».
– Кейти, если ты скажешь мне, что тебе нужно, чего ты хочешь, как помочь, то я это сделаю, мы сделаем.
Кейти бросила взгляд через плечо на него, потом – вниз, на камбуз, где она в последний раз видела меня.
– Мне не нравится то, как я обращаюсь с людьми. Я… Люди заслуживают лучшего.
Она была любительницей «американских горок». Высоко, высоко, потом низко, низко. Стеди обнял ее:
– Ты можешь отдохнуть здесь. У тебя будет время…
Кейти оставалась холодной. Ее глаза не отрывались от поверхности воды. Стеди поднял ее подбородок.
– Давай сегодня больше не будем говорить. Давай смотреть на все проще. Ты в безопасности. Кроме нас, никто не знает, что ты здесь. – Она посмотрела на меня. Стеди посмотрел на ее шею. – Это заживет.
Кейти покачала головой, глядя вперед, через залив. По ее щекам текли слезы. Она попыталась заговорить, но не смогла. Она боролась с приливом захлестывающих ее эмоций. И они топили ее. Она проигрывала. Наконец вырвался шепот:
