– Установили радиосвязь, с площадкой есть визуальный контакт, заходим на посадку, – прокричал он, перекрывая рев двигателей. – Когда будем садиться, нас здорово тряхнет, но все будет в порядке. Мы выгрузим ящик, вы встретитесь с ребятами, и все это займет считаные минуты.
Петрова кивнула.
Она захватила с собой «Тятю Федора», как она называла свою винтовку. Это была винтовка Мосина образца 1891/1930 года под патрон 7,62х54R, с оптическим прицелом ПУ, установленным на стальной скобе ствольной коробки. Царские войска с этой винтовкой проиграли в 1905 году японцам, а затем в 17-м немцам. Да и Красная армия, по сути дела, проиграла в 39-м финнам. Похоже, винтовке предстояло впервые одержать победу в войне, однако для этого ей еще предстояло убивать и убивать. Конкретно за этим оружием тянулся длинный кровавый след, поскольку сначала оно принадлежало Татьяне Морозовой, а затем Люде Боровой. Обе они были замечательные девчонки, обе погибли, но винтовка особо ценилась за необычайную точность боя, особенно если использовать патроны № 443-А, которые предпочитала Петрова. Она стреляла из этой винтовки больше сотни раз, в снег и в летний зной, в грязь и в пыль, в деревенских избах и в руинах городских кварталов, при свете дня и в ночной темноте, среди ослепительно-золотистых полей пшеницы, раздавленной танками, в Сталинграде и под Курском. Старина «Мосин» никогда ее не подводил, и когда, дернувшись назад в отдаче, он успокаивался, все то, что Мила видела в окуляр прицела, в промежутке между тремя заостренными рисками, двумя вертикальными и одной горизонтальной, было уже неподвижно. Завернутая в брезент, винтовка стояла у ноги. Сама Петрова была в маскхалате, надетом поверх свободного крестьянского платья и грубого хлопчатобумажного нижнего белья деревенской жительницы. На ногах у нее были вездесущие русские сапоги.
У Милы в памяти всплыла одна картина.
Дмитрий порой подшучивал над ней.
– Если бы только люди заглянули за твою нелепую красоту, – говорил он, – может, они бы увидели, какой ты на самом деле неплохой человек. Я так рад, что это увидел! Это было очень непросто, но мне каким-то образом удалось!
Мила подумала, что бы он сказал, если бы увидел ее сейчас, одетую как старая бабка! Как бы он расхохотался!
И тут она вспомнила, что Дмитрия нет в живых.
– Приготовиться! – крикнул из кабины один из мальчишек– летчиков.
Петрова почувствовала, как самолет заскользил в воздухе, быстро теряя высоту.
Как только он спустился до какой-то определенной высоты, характер темноты за иллюминатором изменился. Теперь темнота потеряла глубину и фактуру, и Мила догадалась, что самолет больше не летит над горами, а находится между ними, в какой-то извилистой долине, окруженной высокими вершинами. Лицо сидящего напротив подполковника госбезопасности из пепельно-бледного стало мертвенно-бледным, и он с такой силой стиснул челюсти, что Мила испугалась, как бы он не сломал себе зубы. Затем самолет упал – рухнул плашмя, так, пожалуй, будет точнее, с такой силой, что от резкой встряски у Милы звезды брызнули из глаз. Самолет подскочил вверх, снова упал и, наконец, полностью отдавшись земле, покатился, передавая через стойки шасси и фюзеляж все толчки от неровностей напрямую телу Милы.
Попрыгав по кочкам, самолет остановился. Открылась дверь, и вместе с холодным воздухом и запахом сосен в кабину проникли руки, которые помогли Петровой спуститься на землю. Только теперь подполковник госбезопасности вышел из оцепенения. Когда Мила проходила мимо него, он схватил ее за руку и злобно шепнул прямо в ухо:
– Не подведи, Петрова! Только не как на Курской дуге!
Курская дуга! Значит, им все известно!
Но тут Милу вытащили из самолета в другое столетие. Вокруг суетились бородатые мужчины, перетянутые крест-накрест пулеметными лентами, с висящими на груди автоматами. У каждого за поясом и в голенищах сапог торчали немецкие гранаты– «колотушки», а кобуры оттягивались под тяжестью всевозможных пистолетов, от древних маузеров и наганов до «Люгеров», не говоря уж про «Токаревых», и все это бряцало, гремело и сияло в свете факелов. А еще штыки, кинжалы, охотничьи ножи, некоторые размером чуть ли не с саблю, заткнутые за пояс или висящие в ножнах. У каждого мужчины и у каждой женщины – а их было несколько – имелось по крайней мере три вида оружия. Эти люди были счастливы, потому что жили в ладу с собой – частицы своей культуры, носители ее ценностей.
Мила стояла на трясущихся ногах, радуясь, оттого что снова чувствует под собой твердую землю, а со всех сторон к ней тянулись руки, чтобы потрогать ее – просто чтобы утолить любопытство.
Белая Ведьма, – прошептал кто-то, и все придвинулись ближе, чтобы воочию увидеть знаменитую сталинградскую женщину-снайпера, известную не только своим мастерством меткой стрельбы, но и красотой. Шапка слетела с головы Милы, и волосы рассыпались. Она тряхнула головой, отчасти потому, что у нее вспотела и чесалась макушка, отчасти копируя жест из кино. Освещенные огнем факелов каскады волос, казалось, шевелились, такие светлые, такие шелковистые, такие густые. Прищурившись, Петрова повернулась в три четверти, и, оглушенные ее красотой, партизаны отпрянули. К ней приблизился какой-то мужчина.
– Я Бак, – представился он. – Добро пожаловать, Петрова. Мы здесь, чтобы помочь вам всем, что только в наших силах.
Украинский крестьянин Бак стал командиром партизанского отряда благодаря уму и организаторским способностям. Он в совершенстве владел искусством устраивать засады в лесу и подкрадываться к врагу в ночной темноте. Московское начальство присвоило ему звание генерала, но не доверяло ему полностью, боялось и присматривало за ним.
Главный вопрос заключался вот в чем: куда после победы над немцами Бак повернет свою партизанскую армию, за Сталина или против? Кто он, националист или коммунист? Если первое, вместо заслуженной награды он запросто сможет получить девять граммов свинца от агента НКВД. Поэтому Бак держался с обреченным изяществом. Казалось, опущенные уголки его губ говорили: «Все это плохо кончится».
– Для меня большая честь быть с вами, товарищ генерал.
– Зовите меня просто Михайло. Никакой я не генерал. – Обернувшись, Бак крикнул: – Так, разверните эту этажерку, чтобы она смогла отсюда убраться, и пусть этот хрен из НКВД отправляется восвояси.
Обступив хвост самолета, партизаны развернули его навстречу ветру, держась подальше от вращающихся винтов. Петрова успела мельком увидеть в кабине белые лица двух летчиков. Как только самолет был готов к взлету, они кивнули, и партизаны отбежали в сторону. Двигатели взревели, набирая обороты. Воздух наполнился срезанной травой и пылью, а также запахом бензина, и самолет покатил вперед. Став легче без пассажирки, он задрал нос, быстро взмыл вверх и вскоре скрылся из виду.
– Идемте, Петрова, у нас есть для вас подвода.
– Все в порядке, я смогу идти пешком.
– Здесь пешком не ходят. Здесь ездят верхом. Вы умеете ездить верхом?
– Господи, нет, – сказала Мила. – Я всю жизнь прожила в городе и смертельно боюсь лошадей.
