Мила рассмеялась. Отец говорил так страстно и убежденно.
– О, папа, – сказала она, – может быть, мне, как тебе, закурить трубку? Ты так долго возишься с ней, чистишь, набиваешь, раскуриваешь, затягиваешься. Именно так ты даешь выход своей избыточной энергии?
– Наша Мила с трубкой! – расхохотался брат Милы Гриша. – О, такое зрелище будет привлекать толпы парней. Если ты будешь курить трубку, то в конце концов выйдешь замуж за врача или инженера!
– Мила, Мила, Мила! – воскликнул Паша, младший в семье, изображая, как его сестра потягивает длинную трубку с изогнутым чубуком, добрых пятнадцать фунтов весом. Сделав глубокую затяжку, Паша надул щеки и выпучил глаза.
– Мальчики, полегче со старшей сестрой! – как всегда, пришел на выручку Миле Дмитрий. – Вам повезло, что такая красавица, как Мила…
– Это тебе повезло, Дмитрий! – перебил его Гриша, и все трое повалились на теплую землю.
Глядя на них, рассмеялись все – даже обыкновенно сдержанная мама.
Их нет в живых – всех. Отец сгинул в лагерях, вступив в спор по поводу генетики с подхалимом и лизоблюдом, называвшим себя ученым. Гриша сгорел в танке в предгорьях Кавказа. Пашу скосило воспаление легких, подхваченное суровой зимой в госпитале, где он лечился после осколочного ранения в ногу. Мать погибла под артобстрелом в Ленинграде, во вторую зиму страшной блокады. И последним был Дмитрий – рухнувший на землю в объятом пламенем «Яке», истребитель-ас, встретивший более сильного противника.
«Погибли, погибли, все погибли. Почему же меня судьба пощадила? – гадала Мила. – Я должна жить ради своих воспоминаний. Если я умру, кто сохранит память о папе, маме, Грише, Паше – и о милом, дорогом Диме?»
Все начиналось так радостно, но теперь Милу стиснуло горе, и она поняла, что это не видение, такими жестокими видения не бывают…
Внезапно воздух заполнился покрывалом света, стремительным вихрем раскаленных бритвенных лезвий, вспоровших зной, и вселенная задрожала от выпущенных в нее злобных энергий, пульсации пулеметных пуль, вгрызающихся в дерево подводы, разбрызгивающих щепки и пыль сверхзвуковыми россыпями повсюду, куда их приводило повелевавшее ими случайное распределение. Это был кошмарный сон в летнюю ночь, наполненный насилием середины индустриального двадцатого века.
Первым связным образом в сознании Милы была вставшая на дыбы лошадь, цепляющаяся передними ногами за воздух. Смертельно раненная, лошадь повалилась набок, увлекая за собой упряжь. Весь окружающий мир перевернулся, поскольку упавшая лошадь опрокинула своим весом подводу. Мила осталась в опрокинутой подводе, сознавая, что ураганный огонь ведется с нескольких сторон и воздух насыщен смертоносным свинцом. Лошади ржали и поднимались на дыбы, одни неслись прочь, объятые паникой, другие грузно оседали на землю, сраженные пулей. Повсюду царили смятение и смерть.
Очутившись на земле, Мила, пятясь, отползла в кустарник и увидела, как пулеметная очередь прошлась вдоль тропинки, огромной метлой поднимая пыль, повисшую в воздухе. Где-то совсем рядом, что породило страх, но в то же время достаточно далеко, чтобы не представлять опасности, взорвалась граната, и Мила, разбиравшаяся в подобных вещах, определила, что это «Штильгранате-24». Резкая взрывная волна ударила по барабанным перепонкам и оторвала девушку от земли сантиметров на пять.
Шесть месяцев уличных боев в Сталинграде стали для Милы хорошим уроком. Она сразу же узнала спазматическую дробь немецких пулеметов, неторопливые очереди автоматов и резкие вспышки света, громкие хлопки и ударную волну гранат М-24, взрывающихся на исходе своего долгого полета от руки к цели. Немцы занимали отличную позицию, были вооружены до зубов и не заботились о том, чтобы сберечь боеприпасы. Эта засада имела перед собой цель уничтожить всех, кто в нее попал, – никакого снисхождения. Погибнуть должны были все – люди, лошади, собаки.
У Милы не было винтовки. И вообще никакого оружия. Однако поскольку она заснула в одежде, на ней был маскхалат, и двигаться можно было только в одном направлении, только прочь, подальше отсюда, то есть продолжать пятиться в лес. Но когда Мила именно этим и занялась, на нее набросился человек.
Его ноги туго обвили ее – но только это была ярость не насильника, а убийцы. Мила успела разглядеть чужое лицо, пятнистый эсэсовский маскхалат – странно, какие мелочи врезались в память, – и злобное бешенство в глазах. Эсэсовец запутался в ремешке своего автомата, что несколько замедлило его действия, но он настолько превосходил соперницу силой, что это не имело значения. Одной рукой эсэсовец прижал девушку к земле, а другой, отбросив автомат, потянулся к бедру и достал двадцать сантиметров сверкающей стали – при этом каска слетела у него с головы. Он вскинул руку, чтобы нанести удар, и в этот момент пуля, попав ему в затылок, вышла впереди, разорвав лицо, вырвав нос и левый глаз и превратив живое тело в мертвый вес. Эсэсовец повалился набок. Миле так и не суждено было узнать, откуда прилетела спасительная пуля – то ли это выстрелил один из остававшихся в живых партизан, то ли промахнулся кто-то из эсэсовцев, а может быть, это был рикошет, подчиненный не закону справедливости, а лишь собственному безумному предпочтению.
Освободившись, Мила скользнула назад. Извиваясь между кустов, нащупывая дорогу носками сапог, она услышала пронзительный треск советского ППШ – кто-то из партизан, уцелев в первой огненной волне, открыл ответный огонь. Снова в панике заржали лошади. Одна из них без седока понеслась по тропе, но трассирующие пули настигли ее, поразили в бок, и она споткнулась на всем скаку и рухнула на землю, брыкаясь в предсмертных судорогах и поднимая облако пыли. Прогремел еще один взрыв – ублюдки-эсэсовцы продолжали бросать гранаты. Два немецких пулемета неумолимо сбивали с кустов листву и поднимали над тропинкой фонтанчики земли, расстреливая колонну, уже не так интенсивно, но по-прежнему настойчиво, а немецкие автоматы снова и снова выпускали в беспорядочную кучу потоки пуль, взметая в воздух щепки и мусор.
Внезапно на место засады опустилась тишина, более громкая, чем звуки выстрелов.
Мила увидела, как вдоль всей тропы с земли поднялись люди, так близко, что ей стало страшно. Она поняла, что во время бегства наткнулась на одного из затаившихся охотников, подняла его с земли, и он поплатился за это жизнью. Однако остальные с проворством крутящихся дервишей сомкнулись вокруг расстрелянной колонны, доводя дело до конца, стреляя из автоматов в упор.
Мила перестала наблюдать за происходящим. Вместо этого, бесшумная и ловкая, как и полагается настоящему снайперу, она отползла назад. Ей удалось развернуться и, набрав поразительную скорость, быстро увеличить расстояние до зоны смерти. В какой-то момент она услышала голоса, говорившие не по-немецки, а на каком-то другом языке, славянском, возможно сербском, и застыла. Совсем близко с земли поднялись другие люди и также направились к зоне смерти.
Как и полагается настоящему снайперу, Мила мастерски владела искусством исчезать, чем и воспользовалась.
Держа в руке телефонную трубку, Салид вызывал штаб 12-й танковой дивизии СС, сидя на корточках рядом со своим связистом, с тяжелой рацией за спиной.
