Евгении не хотелось рассказывать, что она там живёт и учится, — во-первых, Даша ей не нравилась, во-вторых, если бы даже на её месте был кто-то более приятный, заканчивалось это всегда одинаково: просьбой дать адрес, телефон и мейл. Потому что скоро в Париж поедет чей-то внук, чья-то дочь, чей-то начальник и чья-то жена — и все они дружно придут к Евгении за консультацией, помощью и советом, а возможно, ещё и переночуют. У неё есть раскладушка?
— Как все, — сказала Евгения, — смотрела город.
— Магазины у них нормальные, — признала Даша, — но еда — отстой. А на могилку Наполеона ты сходила?
Евгения вспомнила Дом Инвалидов и величественный саркофаг, в котором лежали ещё пять гробов — один в одном, как матрёшки. Тело императора было спрятано там, словно сердце сказочного Кощея.
— Нет, не довелось, — соврала она, и Даша обрадовалась:
— А я сходила!
Евгения почувствовала благодарность к младенцу, который вдруг завопил, перекрыв своими воплями Дашины откровения, как советские спецслужбы глушили в своё время вражеские радиоголоса. Этим воплем он предвосхитил объявление стюардессы — таинственным голосом та попросила всех привести кресла в вертикальное положение и пристегнуть ремни, потому что самолёт вошёл в зону турбулентности.
Евгения послушно пристегнулась и постаралась как можно скорее доесть свои овощи, на редкость безвкусные. Самолёт трясся и звенел, точно бубен в руке цыганки. За иллюминатором мелькали молнии.
— Гроза, — подтвердила Даша. Она не выглядела испуганной — преспокойно дожёвывала булочку. Евгения, впрочем, тоже не слишком боялась, в отличие от Ереваныча, который всякий раз шёл в самолёт, будто на казнь. При слове «гроза» она не встревожилась, а вспомнила, как маленький Стёпа услышал за окном раскаты грома и закричал: «Салют!»
Самолёт тем временем трясся всё сильнее. У семьи с младенцем что-то упало со столика, но ребёнок почему-то замолчал. Евгения ощущала рваные движения машины, поглотившей её и других пассажиров на долгих четыре часа — и прокладывающей дорогу сквозь грозовые тучи. Вдруг сильный удар подбросил Евгению в кресле, и недодуманная мысль вылетела из головы, как вылетает из горла застрявший кусок.
— Что происходит? Что случилось? — закричал кто-то позади Евгении. И, словно в ответ, раздался женский вопль:
— Мы падаем! Мы все умрём!
На несколько секунд Евгения очутилась в эпицентре чужой паники: люди кричали, плакали, молились, угрожали кому-то, обнимались, прощались друг с другом. Коробки с недоеденной едой падали на пол. Стюардессы страшно молчали, никто ничего не объяснял. Евгения зажмурилась, пытаясь вспомнить молитву «Отче наш», но вместо этого вспомнила весёлого монаха, который приходил к ним однажды в гости и сказал очень странную фразу:
— Я, конечно, хочу попасть в царствие небесное — но я там ни разу не был и не знаю, на что оно похоже. А вот эту грешную земную жизнь я знаю — и очень люблю.
Евгения пришла тогда к выводу, что если уж даже монах не знает, на что похоже царствие небесное, то мирянам об этом и вовсе не стоит задумываться. В остальном-то он, кстати, был безупречен: ходил в длинном платье, освятил новый дом Ереваныча, подарил девочкам «святыньки» и молился перед ужином. А потом, когда детей отправили спать, — долго, красиво пел, и Стёпа наутро спросил у мамы Юльки:
— Монах-то когда уехал? Я полночи не мог уснуть, слушал его звуки.
Самолёт дёргался почти что в конвульсиях, пассажиры кричали хором, сверху падали кислородные маски. Сзади кто-то выл, сбоку мать прижала к себе младенца и что-то шептала в его велюровую макушку.
— Давай сфоткаемся! — прокричала вдруг Даша. Она уже включила камеру и протягивала руку, чтобы обнять Евгению. Та покорилась и даже изобразила что-то вроде улыбки.
— Главное, чтоб маски в кадр попали, — сказала Даша. От неё сильно пахло сразу несколькими парфюмами — Евгения уже потом догадалась, что соседка коротала время в магазине дьюти-фри, знакомясь с новыми ароматами.
Странно, но после этого дурацкого эпизода Евгения почему-то перестала бояться. Даша ведь не боится — делает снимки, чтобы потом показать их кому-то, а значит, не собирается умирать.
— Чё так выть-то, — заметила соседка, адресуя свои слова пассажиру сзади, который и вправду чересчур долго тянул одну ноту.
Пассажиры надели кислородные маски, и младенец горько расплакался, когда увидел мать в жёлтом наморднике. Евгения старалась смотреть только на Дашу, невозмутимую как скала. Соседка сложила руки на груди, как будто шла к причастию. Или это была поза Наполеона?
Самолёт передёрнуло ещё раз — и вдруг всё разом стихло, успокоилось.
— Уважаемые пассажиры, — сказала стюардесса, — наш самолёт покинул опасную зону, и теперь вы можете снять кислородные маски и отстегнуть привязные ремни. Мы сделаем всё возможное для того, чтобы дальнейший полёт стал для вас максимально комфортным.
Люди аплодировали, как в театре. Яна и другая стюардесса, обе, надо сказать, бледненькие, катили по проходу мусорную тележку, собирая остатки пищи и разбросанные повсюду пластиковые вилки. Сзади остро пахло рвотой. Даша достала из сумки ярко-красный лак для ногтей — и начала делать себе маникюр.
Евгения откинула спинку кресла и вздохнула так глубоко, как только могла. Какое счастье, что она снова летит из Парижа в Москву, а не падает на землю, чтобы погибнуть! Она ещё не осознавала, что начиная с сегодняшнего дня будет вечно бояться полётов.
Мама Юлька в юности прыгала с парашютом — из самолёта, на высоте в километр. Выпив с гостями лишний бокал, любила прихвастнуть этим — и обязательно притаскивала в качестве доказательства изрядно зажульканную бумажку: Свидетельство парашютиста, стабилизация 3 минуты, оценка «отлично». Женщины ахали, мужчины нервничали — прыгнуть с парашютом раз в жизни должен вроде бы каждый, да всё никак не собраться. Мама Юлька объясняла им: пусть лучше даже не думают! Вот она, например, никогда не боялась высоты, а после того прыжка каждый полёт для неё испытание — она напивается ещё в аэропорту и потом лежит на плече у соседа как мёртвая.
— Самое сложное, — делилась мама с гостями, — это вышагнуть из самолёта и не дёрнуть сразу же за кольцо. Нужно спокойно сказать: «Раз-кольцо, два-кольцо, три-кольцо» — и только после этого дёргать. А я, конечно, выпала с криком «Три-кольцо!». Зато приземлилась хорошо. Но пока летела — материлась, как Юз Алешковский!
Стюардесса Яна ещё раз провезла мимо них тележку с напитками. Даша попросила колу, Евгения — воду.
— Ты модель? — с интересом спросила Даша. Евгения сказала, что нет, хотя это тоже было неправдой — иногда она подрабатывала, снимаясь для каталогов, но никогда не думала превратить это в настоящую работу.
Настоящей работой Евгения всегда считала литературное творчество и в будущем представляла себя только писательницей. Пока что она изучает чужие сочинения — в основном французских писателей девятнадцатого века, но как только окончит университет, так сразу же примется сочинять. Рассказы, романы, повести… В мечтах Евгения видела свои книги в витринах Gibert Joseph с бумажными звёздами: «Бестселлер номер один! Лучшие продажи месяца!» Видела рецензии в газетах, хвалебные фразы из которых издатель будет выбирать тщательно, как листья салата: «Новый роман Эжени Калинин хорош настолько, насколько вообще могут быть хороши романы!», «Калинин безжалостно препарирует мир чувств современного человека. Блестяще!», «Молодая русско-французская писательница не имеет себе равных — каждая новая книга Эжени Калинин становится событием мирового значения! Грандиозно!»
