В общем, ещё один «замечтальный» день.
— Помнишь, откуда взялся «замечтальный»? — спросила Юлька. Она всегда тщательно следила за авторством, отслеживала и на ходу пресекала любые попытки присвоить словесные открытия, анекдоты, а с годами — ещё и кулинарные рецепты: пользуйтесь, но не забывайте, кто был первым на этом пути.
— Машинистка ошиблась, и корректорша пропустила ошибку в заголовке. А хуже всего, что я была в тот день свежей головой и тоже прошляпила это «замечтальное дело».
Юлька засмеялась, в глазах её горячо блеснули слёзы. Скучает по газете, решила Вера.
— Шесть часов уже! — сказала тётка, которая шла им навстречу с собакой и с собакой же, судя по всему, разговаривала. Неужели шесть? Гера наверняка волнуется. Сколько раз просил предупреждать, если Вера задерживается, — сам всегда проверял, чтобы в кармане лежали «двушки» для телефона.
Юлька с Евгенией проводили её до маминого дома — Вера думала заглянуть на минутку, но просидела почти час, потому что мама приготовила плов и заливное. Ларе внутри очень нравилось заливное.
Телефон в квартире на улице Серафимы Дерябиной молчал, поэтому Вера слегка успокоилась. Скорее всего, Гера задержался на съёмках. Кажется, они договаривались с Сатиром — пока ещё тепло, отрабатывать ростовых кукол.
Мама настояла, что проводит Веру до остановки, положила ей с собой плов в банке-термосе. По дороге опять завела старую песню:
— Куда поторопилась, доча? И почему вы не женитесь, если у меня уже всё готовое лежит?
Вера два раза промолчала, а на третий рявкнула на маму так, что та, бедная, чуть не выронила из рук банку-термос.
Потом мать посадила её в автобус и долго махала ей вслед «ладонями рук», как тоже написали однажды по ошибке в Юлькиной газете.
Сытая Лара сладко спала, Веру тоже клонило в сон.
Возле Гериного подъезда, который Вера давно уже называла «нашим», стояло много людей, и среди них — милиционер в рубашке с коротким рукавом. Очень молодой и очень серьёзный.
На асфальте, у подвальной двери лежал, скорчившись, как зародыш с плаката в женской консультации, человек в футболке, испачканной красным. Таким же красным было испачкано его лицо и острые камешки на фасаде дома — элемент советского декора. Человек в футболке был без очков, поэтому Вера не сразу его узнала.
Когда же узнала — начала падать навзничь, как в кино, только это было не кино, и Вера не догадывалась, что умеет так падать — ещё и с Ларой внутри. Все растерялись, только молодой милиционер поймал Веру, когда она уже почти коснулась земли затылком. От милиционера несло острым чесночным по́том, это подействовало как нашатырь. Вера открыла глаза и снова увидела перед собой эти камни, торчащие из стены, точно осколки стекла. Геру бросали на эти камни, пинали в голову, потом опять бросали. Лицо, как рассказывала впоследствии какая-то бабёнка, ровно ягодами измазано. Мимо шли люди, кто-то решился вызвать милицию. Пока доехали, убийцы скрылись, а Гера — умер.
Милиционер нашёл в ближних кустах сломанные очки в тёмной оправе, принёс их и положил Вере к ногам — так кот приносит хозяйке задушенную мышь. Вера хотела заплакать, но не смогла.
В те годы убийства были не то чтобы в порядке вещей, но уж точно не чем-то выдающимся. В новостях каждый день показывали кровавые лужи и взорванные авто. По вашему делу, как сказал потом следователь, не было никаких белых пятен. Геру подкараулил у подъезда ревнивый муж одной его модели — той, что была неопознаваема на фото, но зато предстала во всей своей телесной реальности на суде. Модель — справная девица с явным мансийским предком. Глаза-надрезы и неожиданно романтические локоны на висках, похожие на пейсы. Рыдала. Убийца сидел в клетке с подельником — сам ничего особенного, инженер в клетчатой рубашке, а вот дружок был из серьёзных. Ревнивец случайно нашёл у жены конверт с негативами — Гера честно возвращал их девушкам. Без обработки снимки были, честно говоря, смешные. Белые колготки, надетые без трусов — зрелище на любителя, но муж рассвирепел, вытряс из жены адрес фотографа и помчался к нему, прихватив по дороге дружка, которому, как говорится, был бы повод.
Вера смотрела заседание суда по телевизору, с сумкой, собранной для роддома, в ногах. Крупный план: Сатир держит за руку Лидию Робертовну, пальцы у неё вздрагивают, как будто хотят вырваться и рухнуть на клавиши, но Сатир держит их крепко. Хороший парень, кстати. Жаль, что перестали общаться.
Лидия Робертовна позвонила Вере за день до рождения Лары — сказать, что уезжает в Петербург. Там жила не то племянница, не то, наоборот, тётка: кто-то жил и был готов принять. Голос у как-бы-свекрови звучал неожиданно бодро, и Вера удивилась:
— Как вы так держитесь?
— Обыкновенно. Я не разрешаю себе думать, что Гера умер. Я представляю, что он уехал и у него всё хорошо. И ты, Вера, тоже должна так думать. Это поможет.
Помогла ей тогда — Юля Калинина. Гладила по голове, слушала, плакала. Она её спасла — с каждым днём, слезой, словом боль уходила, как яд из раны. Пережить чужое горе легче, нежели чужое счастье — но, если честно, так считают те, кто не способен ни на то, ни на другое.
Когда родилась Лара, из Петербурга с оказией прибыл пакетик — внутри обнаружилась брошка с камушками: один выбит, как глаз в драке, но те, что остались, были несомненно ценными.
Роды прошли легко — Вера как песню спела (первый куплет — соло, второй — вместе с Ларой).
Должно же было в этот год случиться хоть что-то хорошее.
Глава восьмая
Самые завистливые племенные культуры — такие, как добуан и навахо, — действительно не имеют концепта удачи вообще, как и концепта шанса. В таких культурах, например, ни в кого не ударяет молния, иначе как по злой воле недоброжелательного соседа-завистника.
Гельмут Шёк
В машине сладко пахло бензином.
Таксист чувствовал себя виноватым, что задержал пассажирку, и потому развлекал её интересным разговором:
— Вы за кого голосовали?
— Что? — Вера, вынырнув из мыслей, не сразу поняла, о чём и кто с ней говорит.
— За кого голосовали, спрашиваю? На выборах?
— Я на выборы не хожу.
Таксист осуждающе глянул в зеркало дальнего вида, но не поймал ответного взгляда. Потом ему в очередной раз позвонили — таксист называл позвонившего «заяц» и говорил с этим зайцем очень тихо, чтобы Вера не слышала нежных подробностей. Даже у этого таксиста, хотя он немолод и некрасив, был близкий человек, пусть и с дурацкой кличкой. «Даже бегемот уже моложе тебя», — однажды сказала матери Лара в зоопарке, глядя на табличку с объявлением «Бегемоту Алмазу — 25 лет!».
Вера уткнулась лбом в окно, смотрела на февраль. Был он в этом году какой-то неправильный. Ночная метель и утренний Грабарь сменились плывущей сангиной подтаявшего, грязного снега. Сегодня страна, как научили, отмечала праздник влюблённых: то здесь, то там алели сердца на витринах, и по радио кто-то вещал про «валентинки».
