— А какое отношение я к банку… — начала было Вера, но Юлька, перебив, быстро объяснила ей, что, пока они тут рожали да кормили, в стране изменился состав населения. Раньше Россию населяли обычные люди и бандиты, а теперь — обычные люди и богатые. Хочешь — сиди на попе, жди, пока счастье свалится на тебя сверху, как яблоко на сэра. А хочешь — сама потряси яблоньку, сейчас это дозволено каждому. Например, Вера смогла бы работать с клиентами.
— Ни за что! — сказала Стенина. Есть люди, которые могут угождать и приносить, а есть те, которым угождают и приносят. Вера — во второй группе, и ни с подносом, ни с бэйджем Лара свою мать не увидит. Ещё чего!
Юлька дёрнула плечом — не хочешь, процитировала скомороха Букашкина, быть музой — не надо. А Вера купила в ларьке газету с объявлениями «Ярмарка» — увлекательное чтение! Чего здесь только не делали: и продавали, и колдовали, и просто болтали друг с другом — примеряли на себя будущие чаты. Вера с трудом пробиралась сквозь этот словесный лес, набранный чёрным и красным шрифтом, — отдельные слова цеплялись к ней накрепко, как ветки с колючками.
И нашла в конце концов — можно даже сказать, услышала крик:
«Средней школе № 268 срочно нужны учителя истории, английского языка, изо и химии». Вера вспомнила двести шестьдесят восьмую — она была в двух дворах от её дома, в девятом классе они с Бакулиной ходили туда на «дискачи». Потом можно будет девчонок пристроить, мелькнуло у Веры. И вообще — это лучше, чем работать с клиентами, пусть и за большую зарплату. Учительский хлеб показался ей вдруг вполне съедобным — такой аппетитный каравай.
На другой день Стенину уже привечала школьная директриса, лицом своим напомнившая Вере отрубленную голову, какие насаживают на кол для устрашения врага: растрёпанные волосы, кожа прилипла к скулам, как первый слой папье-маше, широко распахнутые, словно бы вечно ужасающиеся глаза, и сама — бледня бледнёй, сказала бы мама. Симпатичная, в общем, женщина. И встретила Веру на десять баллов из десяти.
— Искусствоведческий? Прекрасно, Вера Викторовна! Будете вести у нас изо.
— Ой, вот только не изо. Я рисовать не умею.
— И не надо! Пусть дети рисуют.
— Нет, изо я вести не буду. Исключено.
Директриса насупилась:
— А сами вы что хотели взять?
— Я думала, эстетику.
Отрубленная голова расхохоталась, и на щеках её проступил страшноватый румянец, похожий на шрамы.
— Какая уж теперь эстетика, Вера Викторовна! Народ деньги зарабатывает! У меня сразу пятеро уволились — кто в банк, кто секретарём. Ольга Яковлевна по математике ушла бухгалтером в совместное предприятие.
— Математику точно не смогу, — испугалась Вера. — Вот если историю…
Директриса тут же, как фокусник, подсунула ей чистый лист и начала диктовать уверенным голосом:
— В углу справа пишем: «Директору средней школы номер двести шестьдесят восемь цифрами… Кобыляевой М. В. от… заявление… Прошу принять меня… Дата… Подпись…». Когда сможете выйти?
Она спрашивала так же умоляюще, как те девочки во дворе, что лет пятнадцать назад кричали в окно: «А когда Вера выйдет?»
Самозваная историчка созналась, что ей вначале надо найти садик для дочери. Оставлять Лару с бабушкой она не хотела, кроме того, малышке нужно привыкать к общению, будь оно неладно.
У директрисы тут же нашлось быстрое решение: в ближайшем детском комбинате держали место для её собственной внучки, но дочь с мужем вдруг сорвались в Москву.
— Вашу девочку возьмут в младшую группу, — разливалась Кобыляева. — Тем более что дети, которые не посещали детский сад, болеют все первые годы школьной жизни, — добавила она на прощание, любезно придержав дверь.
Вот такая случилась история.
В школе Стенина не любила этот предмет. Даты, тяжёлые и острые, как пики, требовалось учить, а они никак не запоминались, проваливались на самое дно памяти и гнили там никому не нужные, как кости безвестных воинов, павших в сражениях. Битвы при Мунде, Гастингсе или Молодях сливались в одну большую битву. Вера не видела правителей живыми людьми — в её представлении на тронах восседали безликие имена, буквы, ряженные в шапку Мономаха или горностаевую мантию. Лишь несколько человек были безусловно реальными: Наполеон на Аркольском мосту, Филипп Четвёртый, вырождавшийся буквально на глазах у Веласкеса, и, конечно, Франциск Первый кисти Клуэ: вот он мог бы запросто выйти из рамы и спросить у Веры Стениной какое-нибудь «са ва».
Это была идея! И она Вере сразу понравилась — отныне истории искусства предстояло стать просто историей. Любая картина тянула за собой целую связку ассоциаций и честных свидетельств эпохи — вскоре Вера бодро объясняла пятиклассникам Римский Египет при помощи фаюмских портретов. Брюллов пригодился на уроке про Помпеи с Геркуланумом. Караваджо (вы знаете, что он был убийцей? — и вот уже даже мальчики слушают так, как никакие мальчики никогда в жизни её не слушали), так вот, Караваджо лично присутствовал на казни Джордано Бруно. Гойя великолепно справился с темой «Расстрела повстанцев», и даже Пикассо выложился до конца, рассказав о Второй мировой войне в «Гернике».
В общем, художники были молодцы, да и дети почти не раздражали. И даты Веру никто учить не заставлял — можно было в любой момент заглянуть в книгу, чтобы проверить, когда стрела прилетела в глаз королю Гарольду или в каком году крестилась Киевская Русь.
— Тётя Вера, тебе нравится быть учительницей? — спрашивала Евгения, глядя, как Вера проверяет тетради с письменными ответами.
— Ди, Эня! — сердилась Лара, била Евгению по спине крепенькой ручкой. В те дни она старательно отваживала её от Веры.
— Куда я уйду, Лара? — грустно говорила Евгения. — Ты же знаешь, моя мама работает до самой поздней ночи.
Юлька упорно искала своё счастье — оно должно было обладать привлекательной внешностью, быть высоким, с красивым носом и широким размахом денежных крыльев. Бедная Копипаста так уставала от поисков, что ложилась спать сразу же, как переступала порог родного дома. Евгения даже не успевала донести до прихожей очередной рисунок, а мама уже скрывалась в спальне — оставалась лишь подхваченная сквозняком волна духов пополам с табаком.
Сквозняк — злой дух, что влетает в окно, лишь только зазеваются хозяева. Евгения уходила смотреть телевизор, волоча рисунок по полу, как побеждённый воин — плащ по грязи.
Вера однажды заметила, что Евгения гримасничает, глядя в телевизор, — вот Лара, та сидела неподвижно, как изваяние. А Евгения гримасничала, жмурилась, тёрла глаза.
Стенина записала девочку на консультацию к офтальмологу, оказалось — косоглазие, да ещё и какое-то сложное. Выписали очки, один глаз надо было заклеивать, и так — полгода. В первый день, когда Евгения предстала перед матерью в новом имидже, Юлька зарыдала:
— Какой ужас, кошмарище!
— Я думала, ты мне спасибо скажешь, — рассердилась Вера.
