— Ну да, я нравился мастеру, а что такого?
Борино искусство вытащило наружу предпочтения, так тщательно скрываемые в юности. Неудивительно, что ночь с Верой стала для него испытанием — а тот крик чайки… вдруг это был плач?
— Вряд ли, — зевнул мальчик с другой картины и снова уткнулся в компьютер, где мерцала заставка с Бориным лицом.
Автопортреты, к которым Вера перешла с облегчением — педофильские полотна показались ей омерзительными, хотя сделаны были мастерски, и это расстраивало ещё сильнее — охватывали последние двадцать лет Бориной жизни. Он, как вспомнила Вера, и начинал, кажется, с автопортретов: своё лицо было ему интереснее всех прочих. Во всей истории искусств, пожалуй, только Рембрандт писал такое количество автопортретов — и Фрида Кало. И Дюрер.
От работы к работе Боря всё молодел — это потому, что Вера шла по выставке неправильным маршрутом. Первый на пути — недавний, судя по датировке, — представлял одутловатого лысого мужчину, уже ничем не напоминавшего подростка, каким Боря выглядел лет до тридцати. Парафиновый мутный взгляд, под носом — жёлтые усы, похожие на клок тюфячной ваты.
— Ты тоже не особо выглядишь и поправилась, — огрызнулся Боря-с-портрета. Вере не хотелось с ним разговаривать, к тому же одинокий посетитель был от неё на расстоянии метра. Она кивнула постаревшему художнику и перешла к другой работе — здесь Боря был запечатлён с посмертной маской Пикассо в руках. Боря с котом, Боря — в рифму — на берегу моря, сразу три Бори в образах Геры, Афины и Афродиты (и как это Стенина проглядела его женскую сущность?). Автопортреты лопотали и бурчали, и, поскольку голоса у них были примерно одного тембра, звучание складывалось в спетый хор.
Одинокий посетитель поравнялся со Стениной — этого любителя искусств можно было без всяких кинопроб утверждать на роль убийцы. Тяжёлый взгляд, меховые брови, рот, словно застёгнутый на «молнию»… К тому же шёл он как-то странно и шевелил пальцами, как будто разминался перед нападением.
Вера оглянулась на охранника — но тот всем своим видом воплощал безмятежность. До выхода было рукой подать — и всего три недосмотренных портрета на стене. Боря в чёрной шляпе, Боря верхом на стуле и …Боря с Верой Стениной.
Она сразу же узнала себя в перепуганной девочке с румяными щеками, которая сидела на диване, поджав под себя ноги. Боря, закинув ногу на ногу, внимательно вглядывался в шахматную доску — она лежала между ними как меч в средневековом романе. Из фигур выложено слово: «Нет».
— Привет, — пискнула Вера-с-картины.
Реальная Вера не успела ответить, потому что в галерее Горячевой завыла сигнализация, — и едва ли не громче закричал человек.
— Убери его от меня! Убери! — вопил срывающимся голосом подросток, и Вера не раздумывая бросилась к картинам с мальчиками. Человек с меховыми бровями снял штаны и всем телом прижался к портрету, будто к живому существу. По лицу нарушителя разливалось блаженство — как краска из опрокинутой банки.
Охранник вскочил, выронил из рук чашку, зачем-то начал её поднимать… Владелица галереи, кем бы она ни была, любила сэкономить рублик — охранник был старым, толстым дедушкой. Не охранник, а сторож.
Стенина размахнулась, как юный Давид, и ударила сумкой с продуктами по носу «убийцы» — хотя какой уж он там убийца, обычный извращенец… Пакет с молоком, разумеется, лопнул — и на любителя мальчиков пролился белый дождь. Извращенец поскользнулся, упал и даже не пытался встать — поджал под себя ноги в грязных ботах, закрыл рукой голову. Покорно ждал, пока начнут пинать в живот… Удивительно много молока помещается в стандартном пакете — хватило на любителя мальчиков, залило пол и, к сожалению, картину. Мальчик молчал: портрет был испорчен.
Зато сторож пришёл в себя — трясущимися пальцами набирал какой-то телефонный номер, кричал, как перепуганный попугай. Вера смотрела на человека, лежащего у её ног, чувствуя к нему жалость и отвращение: в равных пропорциях это было почти непереносимо.
Она хотела уйти, но её остановил сторож — он на глазах обрастал уверенностью в себе, так что стало понятно, каким образом ему досталась эта работа. Уже не старый толстый старик, а склонный к полноте мужчина в самом благонадёжном возрасте схватил Стенину за руку:
— Сейчас приедет хозяйка, надо решить, что делать с картиной.
— Но мне домой нужно… Ребёнок один, голодный.
Сторож вдруг выпустил её запястье, ринулся к выходу — судя по всему, он, как собака, заранее чуял приближение хозяев. И точно — через минуту в галерее появилась довольно упитанная женщина в белом пальто. Точнее, в белоснежном! Вера только в модных журналах такие видела. Пальто выделялось даже на фоне белых стен галереи — они вдруг стали желтоватыми, как кипячёное молоко.
— Горячева, — представилась женщина, по-мужски пожав руку Вере, и тут же проследовала вперёд, к лежащему на полу телу, которое можно было принять за инсталляцию.
— Вы его убили, что ли? — нервно спросила Горячева.
— Да вроде бы дышит, а вот картину — убила точно.
— Боже мой! — воскликнула хозяйка, увидев поруганного мальчика. — Женщина, вы что натворили? Это же искусство! Вы представляете себе, сколько стоит такая картина?
— Её так и так бы испортили.
Лежащий человек вдруг дёрнулся и задрожал всем телом. На губах у него выступила пена — густая, и тоже почему-то молочная.
— Петрович, вызывай милицию и «Скорую»! — скомандовала Горячева и всего через секунду добавила: — Журналистов тоже зови! Будем делать из лимонов лимонад. Вы, женщина, не вздумайте уходить! — повернулась она к Стениной. — Я сейчас позвоню художнику, он как раз в Петербурге, подъедет.
Вера сдалась — что ей оставалось делать? Вытащила телефон, набрала Лидию Робертовну. Чтобы не пугать, наврала про давнюю подругу — случайно встретились у музея, представляете?
— Отдыхай, — милостиво разрешила Лидия Робертовна. На заднем плане мирно басила Лара. — Мы сходили в магазин, купили сосиски и пряников. Сейчас поужинаем.
Вера встала напротив шахматного автопортрета — но Боря-с-картины и Вера-с-картины делали вид, что в упор её не видят. «Убийца с молоком! Кто знает, что ещё взбредёт ей в голову», — проворчал Боря-с-котом.
Приехала «Скорая», врач — крашеная блондинка — прошла в галерею, печатая шаг, и тут же велела нести больного в карету, но Горячева заспорила — пусть вначале дождутся милиции. Сторговались на десяти минутах, блондинка поставила нарушителю какой-то укол, и тот затих. Милиция появилась одновременно с Борей — художник ворвался в галерею с таким разгневанным лицом, что Вера, не выдержав, рассмеялась. Борин гнев тут же исчез — как будто стёрли с лица тряпочкой.
— А ты зачем здесь? — испугался Боря.
Через час они сидели в итальянском ресторане, и Боря хвалился перед Стениной своими успехами — и вправду впечатляющими. Выставка в Лондоне, заказ от американского коллекционера, премия — бедная мышь даже растерялась, не понимая, чему вперёд завидовать.
