Он сдернул шелк со своего лица и позволил разъедающему ветру наброситься на него. Не было смысла здесь стоять. Все равно к тому времени, когда ветер успеет изменить его черты, Изорддеррекс будет потерян, и хотя теперь это казалось не слишком тяжелой жертвой, вполне возможно, что в самом ближайшем будущем этот город будет единственным местом, которое ему удастся спасти от хаоса.
2
Если бы божественные строители, воздвигшие Джокалайлау, отвлеклись на одну ночь, чтобы водрузить самый величественный пик между пустыней и океаном, а потом вернулись бы еще на одну ночь и на целое столетие ночей, чтобы высечь на его склонах — от подножий до заоблачных высот — скромное обиталище и великолепные площади, улицы, бастионы и дворцы, и, покончив с этой работой, разожгли бы в сердце этой горы огонь, который бы постоянно тлел, никогда не разгораясь, тогда их творение, когда его с преизбытком заполнили бы всевозможные формы жизни, могло бы заслужить сравнение с Изорддеррексом. Но, принимая во внимание факт, что подобная работа не была никогда совершена, в Имаджике не было ничего, с чем можно было бы сравнить этот город.
Путешественники впервые увидели его, пересекая дамбу, которая, словно умело пущенный плоский камень, перескакивала через дельту реки Ной, разделившейся на двенадцать бурных потоков, несущих свои воды к морю. Они прибыли рано утром, и поднимающийся над рекой туман словно сговорился с еще не разгоревшимся светом зари как можно дольше скрывать от них город, так что, когда туман был унесен ветром, небо было едва заметно, море и пустыня оказались где-то в стороне и весь мир неожиданно превратился в Изорддеррекс.
Пока они шли по Постному Пути из Третьего Доминиона во Второй, Хуззах пересказывала им все то, что она вычитала о городе в отцовских книгах. Один из писателей называл Изорддеррекс Богом, сообщила она, что показалось Миляге нелепостью. Но когда он увидел город воочию, он понял, что имел в виду теолог-урбанист, обожествивший этот муравейник. Изорддеррекс действительно стоил того, чтобы ему молиться, и миллионы существ ежедневно свершали высший акт поклонения, продолжая жить в теле своего Господа. Их жилища лепились на утесах над гаванью и возвышались на плато, которые ярус за ярусом поднимались к самой вершине. Некоторые из них были так перенаселены, что ближайшие к краю дома чуть ли не висели в воздухе и были в свою очередь также облеплены гнездами живых существ, надо полагать, крылатых. Гора кишмя кишела различными формами жизни, ее ступенчатые улицы, убийственно крутые, вели от одного переполненного уступа к другому: от бульваров с голыми деревьями, где стояли роскошные особняки, до ворот, которые вели под сумрачные арки и дальше — к шести вершинам, на самой высокой из которых стоял дворец Автарха. Во дворце было больше куполов и башен, чем в целом Риме, и их мастерская отделка была заметна даже издали. Выше прочих возносилась Башня Оси, отличавшаяся от своих барочных собратьев простотой. А еще выше, в небе над городом, висела комета, которая принесла в этот Доминион долгие дни и светлые сумерки: изорддеррексское светило по имени Джиесс, Несущая Смерть.
Восхищаться видом пришлось не более минуты. Рабочие, не нашедшие себе жилья на спине или во внутренностях Изорддеррекса, двинулись в город, и когда новоприбывшие достигли другого конца дамбы, они уже затерялись в пыльном сонмище машин, велосипедов, рикш и пешеходов. Трое среди сотен тысяч. Худенькая девочка с широкой улыбкой на лице, человек с белой кожей, который, возможно, был красив, но сейчас выглядел измученным болезнью, а его бледное лицо было наполовину скрыто под клочковатой темной бородой, и мистиф из племени эвретемеков, глаза которого, как и у прочих его сородичей, с трудом скрывали горе. Толпа несла их вперед, и они, не сопротивляясь, двигались туда, где уже побывали бесчисленные множества живых существ, — в желудок города-бога Изорддеррекса.
Глава 30
1
Когда послу убийства Клары Лиш Дауд доставил Юдит обратно в дом Годольфина, она оказалась там на положении пленницы. Запертая в спальне, которая раньше была ее комнатой, она ожидала возвращения Оскара. Он появился (после получасового разговора с Даудом, смысл которого ей уловить не удалось) и немедленно заявил ей, что у него нет никакого желания обсуждать то, что случилось. Она действовала против него, что в конце концов означает — неужели она до сих пор этого не поняла? — и против себя, и ему нужно время, чтобы обдумать последствия этого для них обоих.
— Я доверял тебе, — сказал он, — больше, чем любой другой женщине за всю свою жизнь. И ты предала меня именно так, как и предсказал это Дауд. Я чувствую себя идиотом, и мне очень больно.
— Дай я объясню… — сказала она.
Он поднял руки, чтобы остановить ее.
— Не хочу ничего слышать, — сказал он. — Может быть, через несколько дней мы и поговорим, но не сейчас.
После его ухода горестное чувство потери было вытеснено в ней гневом. Неужели он думает, что ее чувства к нему настолько примитивны, что она не задумывается о последствиях своих действий для них обоих? Или еще хуже: Дауд убедил его, что она с самого начала намеревалась предать его и подстроила все — соблазнение, изъявления любви и нежности, — для того чтобы усыпить его бдительность? Подобный сценарий выглядел весьма правдоподобно, но это не снимало с Оскара вины. Ведь он не дал ей возможности оправдаться.
Она не видела его три дня. Дауд приносил ей еду прямо в комнату, и там она ждала, слушая, как Оскар приходит и уходит, и ловя реплики, которые он бросал Дауду на лестнице. По отдельным намекам у нее сложилось впечатление, что чистка «Tabula Rasa» приблизилась к критической точке. Не раз ей приходила мысль о том, что совместное предприятие с Кларой Лиш превратило ее в потенциальную жертву и что день за днем Дауд преодолевает нежелание Оскара покончить с ней. Может быть, все это лишь параноические фантазии, но если он испытывает к ней хоть что-то, то почему не может прийти? Стало быть, она была нужна ему в постели только как удобная грелка? Несколько раз она просила Дауда передать Оскару, что она хочет поговорить с ним, и Дауд, игравший роль бесстрастного тюремщика, которому ежедневно приходится иметь дело с тысячей других таких же пленников, сказал, что сделает все от него зависящее, но сомневается, что мистер Годольфин захочет иметь с ней дело. Неизвестно, была ли передана просьба, но, так или иначе, Оскар не появлялся, и она поняла, что если не предпримет каких-нибудь радикальных действий, то может никогда больше не увидеть солнечного света.
План побега был предельно прост. Она взломала замок на двери спальни с помощью ножа, утаенного после одной из трапез (в комнате ее удерживал скорее не замок, а предупреждение Дауда, сказавшего, что жучки, убившие Клару, доберутся и до нее, если она попробует бежать), и выскользнула на лестничную площадку. Она намеренно выбрала момент, когда Оскар был дома, веря (возможно, несколько наивно), что, несмотря на охлаждение, он все-таки защитит ее от Дауда, если ее жизни будет угрожать опасность. Ей очень хотелось отправиться прямо к нему, но, возможно, ей будет легче встретиться с ним после того, как она выберется из этого дома и будет в большей степени чувствовать себя хозяйкой собственной судьбы. Если же, когда она будет на свободе, он не пожелает увидеться с ней, тогда ее подозрение, что Дауд настроил Оскара против нее, подтвердится и она займется поисками какого-либо иного пути, ведущего в Изорддеррекс.
