Но прежде чем они успели добраться до его плоти, ослепить его и кастрировать, он ощутил, как растрескавшийся ледник под ним содрогнулся, вздыбился с чудовищным грохотом и сбросил его со своей спины в снег. Осколки посыпались на него, но сквозь их град он увидел, как женщины, закованные в лед, покидают свои могилы. С трудом он поднялся на ноги, чувствуя, как земля дрожит под ним сильнее и сильнее. Грохот небывалого освобождения эхом отдавался в горах. Потом он повернулся и побежал.
Снежная буря проявила скрытность и тут же набросила покров на зрелище воскрешения, так что он бежал, не зная, как завершились начатые им события. В одном он был уверен: агенты Хапексамендиоса не преследовали его, а если и пытались организовать погоню, то сразу потеряли из виду. Но их отсутствие служило не очень-то большим утешением. Он не вышел невредимым из своих приключений, а ведь путь, который ему предстояло проделать, чтобы вернуться в лагерь, был немалым. Его бег вскоре превратился в беспомощное ковыляние, и кровь метила его маршрут. «Пора кончать с этим сном», — подумал он и открыл глаза, намереваясь подвинуться к Пай-о-па, обнять его, поцеловать мистифа в щеку и рассказать ему о видении. Но его мысли были слишком спутанными, чтобы он смог окончательно пробудиться, и он не осмелился улечься на снегу, опасаясь, что смерть во сне настигнет его быстрее, чем утро разбудит его. Из последних сил он пробирался вперед, слабея с каждым шагом, гоня от себя мысль о том, что он сбился с пути и лагерь находится совсем в другой стороне.
В тот момент, когда он услышал крик, взгляд его был устремлен под ноги, и первым делом он инстинктивно вскинул голову вверх, ожидая появления тварей Незримого. Но до того, как взгляд его достиг высшей точки своей траектории, он наткнулся на чью-то фигуру, приближающуюся слева. Миляга остановился и стал присматриваться. Фигура была лохматой, голова ее была покрыта капюшоном, но руки распахнуты в приветственном объятии. Он решил не расходовать последние оставшиеся у него запасы энергии на то, чтобы выкрикивать имя Пая. Он просто изменил направление и направился навстречу мистифу. Тот успел сбросить с себя шубу и распахнуть ее перед Милягой, так что тот рухнул в ее блаженные глубины. Но он уже не почувствовал этого. Собственно говоря, он мало что чувствовал кроме облегчения. Как учил его мистиф, он избавился от всех сознательных мыслей, и оставшаяся часть путешествия превратилась в расплывчатую пелену падающего снега, сквозь которую иногда пробивался голос Пая, говоривший, что вскоре все кончится.
— Я сплю или нет? — Он открыл глаза и приподнялся, ухватившись за полу шубы Пая. — Я проснулся?
— Да.
— Слава Богу! Слава Богу! А я-то уже думал, что замерзну до смерти.
Он снова уронил голову на постель. Костер горел, пожирая мех, и он чувствовал, как его тепло согревает лицо и тело. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться в значении этого обстоятельства. Потом он снова приподнялся и понял, что он гол, гол и покрыт шкурами.
— Я не проснулся, — сказал он. — Проклятье! Я все еще сплю!
Пай снял с костра кувшин с пастушьим напитком и налил чашку.
— Тебе это вовсе не приснилось, — сказал мистиф, передавая чашку Миляге. — Ты действительно отправился на ледник и был очень близок к тому, чтобы не вернуться обратно.
Миляга взял чашку израненными пальцами.
— Я, наверное, сошел с ума, — сказал он. — Я помню, как я подумал: это мне только снится, а потом я снял шубу и одежду… какого черта я это сделал? — Он еще помнил, как он пробивался сквозь снег и дошел до ледника. Он помнил боль, помнил трескавшийся лед, но все отодвинулось куда-то так далеко, что оказалось за пределами досягаемости. Пай прочитал его недоуменный взгляд.
— Не пытайся вспомнить сейчас, — заметил мистиф. — Когда настанет время, оно придет само. Стоит перестараться, и сердце не выдержит. Тебе надо еще немного поспать.
— Мне не нравится спать, — ответил Миляга. — Это слишком похоже на смерть.
— Я буду здесь, — сказал ему Пай. — Твое тело нуждается в отдыхе. Так пусть же оно получит, что хочет.
Мистиф нагрел рубашку Миляги у костра и теперь помог ему надеть ее. Это оказалось трудным и деликатным делом. Милягины суставы уже начинали распухать. Однако штаны он натянул без помощи Пая на ноги, которые представляли собой сплошную массу синяков и ссадин.
— Чем бы я там ни занимался, — заметил Миляга, — я превратил себя в приличную отбивную.
— На тебе все быстро заживает, — сказал Пай. Это было правдой, хотя Миляга и не мог припомнить, чтобы он говорил об этом мистифу. — Ложись. Я разбужу тебя, когда будет светло.
Миляга опустил голову на небольшой холмик шкур, который Пай приспособил ему вместо, подушки, и позволил мистифу укрыть его своей шубой.
— Пусть тебе приснится, что ты спишь, — сказал Пай, положив руку на лицо Миляги. — И просыпайся по-настоящему.
2
Когда Пай разбудил его (ему показалось, что он спал каких-нибудь несколько минут), небо, видневшееся между скал, было по-прежнему темным, но это была темнота снеговых облаков, а не фиолетово-черный цвет джокалайлауской ночи. Он приподнялся, чувствуя боль в каждой косточке.
— Я бы убил кого угодно за чашечку кофе, — сказал он, сопротивляясь желанию потянуться, так как это было бы пыткой для суставов. — И за подогретый хлеб с шоколадом.
— Если этого нет в Изорддеррексе, мы сами что-нибудь придумаем, — сказал Пай.
— Ты не сварил питье?
— Нечем развести костер.
— А как погода?
— И не спрашивай.
— Что, такая плохая?
— Надо двигаться. Чем толще становится снег, тем труднее нам будет найти перевал.
Они разбудили доки, который открыто выразил недовольство тем, что на завтрак вместо сена ему предлагают ободряющие слова, и, погрузив мясо, приготовленное Паем вчера, оставили убежище и двинулись в снежную мглу. Между ними состоялся короткий спор по поводу того, должны ли они ехать на доки. Пай настаивал, что Миляга, учитывая его теперешнее состояние, должен сесть в седло, а тот возражал, что, возможно, если они попадут в более трудную ситуацию, доки придется тащить их обоих и они должны поберечь оставшиеся у животного силы на крайний случай. Но вскоре он стал спотыкаться в снегу, который местами был по пояс. Его организм, хотя отчасти и подбодренный сном, явно был слишком слаб для возложенной на него задачи.
— Если ты сядешь На доки, мы будем быстрее продвигаться вперед, — сказал ему Пай.
Долго уговаривать Милягу не потребовалось, и он переместился в седло. Усталость его была столь велика, что сидеть прямо, выдерживая порывы ветра, ему было не под силу, и поэтому он распластался на хребте животного. Лишь иногда он приподнимался из этого положения, чтобы лишний раз убедиться, что вокруг мало что изменилось.
— Тебе не кажется, что мы должны уже быть на перевале? — спросил он у Пая после очередного осмотра местности, и выражение лица мистифа послужило ему ответом. Они сбились с пути. Миляга сел прямо и, морщась от бьющего в лицо ветра, огляделся. Мир был белым по всем направлениям, кроме них самих, но и они постепенно стирались на белом фоне, по мере того как лед намерзал на их шубы, а снежный покров, сквозь который они пробивались, делался все толще. До этого момента, каким бы трудным ни становилось путешествие, ему не приходило в голову рассматривать возможность поражения. Он был самым ярым приверженцем своей благой вести об их неуничтожимости. Но в настоящий момент такая уверенность казалась самообманом. Белый мир сдерет с них все краски, чтобы добраться до нетронутой белизны их костей.
