Полицейский.
Смерть полицейского.
Бездна.
«Цветы в вазе».
Ветер.
Бурное поголовье.
Х
Дорога, еще проезжая, тянется по высоко лежащей песчаной равнине. Это старая военная дорога. Она наискось прорезывает обширные торфяники на высоте пятисот или, если вам так больше нравится, тысячи метров. Теперь она уже никуда не ведет. Кое-где развалины фортов, кое-где развалины домов. Море невдалеке, оно виднеется за долинами, полого тянущимися к востоку, оно бесцветно, или, пожалуй, оно того же цвета, что бесцветное небо, цвета цемента. В расщелинах равнины прячутся озера, чтобы их увидать, надо сойти с дороги, к озерам ведут малые тропки, а над ними нависают высокие утесы. Все кажется плоским или слегка скользит под откос, а между тем проходишь совсем близко от высоких утесов, не подозревая об их существовании. Вдобавок кругом гранит. Странная местность. На западе горная цепь достигает наибольшей высоты, ее пики заставляют самых угрюмых путников поднять глаза – знаменитые пастбища, золотая долина. Впереди, насколько хватит взгляда, дорога петляет к югу. Она идет в гору, но это совершенно незаметно. Сюда больше никто не забредает, разве какие-нибудь маниакальные приверженцы живописных видов или пешего хода. Замаскированный зарослями вереска торфяник манит к себе, и перед этой заманчивостью не устоять никому из смертных. Потом торфяник их поглотит, или падет туман. Город тоже недалеко, есть места, с которых ночью видны его огни, вернее, огонь, а днем – дым. В очень ясные дни даже можно различить молы в порту, в двух портах, они тянут крошечные ручонки в остекленевшее море, и мы знаем, что они лежат плашмя, но видим их воздетыми. Видны острова и мысы – надо только вовремя обернуться, а ночью, конечно, маяки, неподвижные и кружащиеся. Небо, даже синее, кажется ниже, когда смотришь с этого плоскогорья, и сколько ни рассуждай, впечатление никуда не денется. Хочется прилечь там в какой-нибудь щели, плотно устланной сухим вереском, и однажды под вечер уснуть последним сном. И будет светить солнце, вокруг головы будет вершиться кропотливая жизнь стебельков и венчиков, и вы быстро уснете, быстро расстанетесь со всем этим очарованием. И это небо без птиц, с хищными птицами на худой конец, но без птиц-птиц. Конец описания.
– Что это за крест? – сказал Камье.
Опять они здесь.
Прямо посреди торфяника, невдалеке от дороги, но все же слишком далеко, чтобы можно было прочитать надпись, высился совсем простой крест.
– Я знал, – сказал Мерсье, – но забыл.
– Я тоже знал, – сказал Камье, – я в этом почти уверен.
Но все-таки он был уверен не до конца.
Это была могила патриота, которого в ночи привел сюда враг и казнил. А может быть, принесли уже его труп и бросили в этом месте. Погребли его много позже, не без торжественности. Его имя было Масс. В националистических кругах его не очень-то почитали. В самом деле, работал он скорее неважно. Но памятник за ним сохранялся по-прежнему. Все это Мерсье и Камье знали и, вероятно, еще многое другое, но все забыли.
– Досадно, – сказал Камье.
– Хочешь, подойдем, посмотрим? – сказал Мерсье.
– А ты хочешь? – сказал Камье.
– Я как ты, – сказал Мерсье.
В последнем на их пути леске они вырезали себе палки. Для стариков шли они в хорошем темпе.
– Как сегодня чувствует себя Мерсье? – сказал Камье.
– Право же, – сказал Мерсье, – бывало и хуже. А что Камье?
– Воздержусь от жалоб, – сказал Камье.
Они гадали, кто рухнет первым. Добрый километр прошагали молча. За руки больше не держались. Каждый шел независимо со своей стороны дороги, так что их разделяла почти вся ее ширина. Одновременно они заговорили. Мерсье сказал: «У тебя не бывает иногда такого ощущения…», а Камье: «Как ты думаешь, там есть черви…»
– Прости, – сказал Камье, – что ты сказал?
– Нет-нет, – сказал Мерсье, – давай лучше ты.
– Я так, – сказал Камье, – ничего интересного.
– Ну и что, – сказал Мерсье, – все равно давай.
– Уверяю тебя, – сказал Камье.
– Ну, пожалуйста, – сказал Мерсье.
– Сперва ты, – сказал Камье.
– Я тебя перебил, – сказал Мерсье.
– Это я тебя перебил, – сказал Камье.
– Ничего подобного, – сказал Мерсье.
– Нет, перебил, – сказал Камье.
Установилось молчание. Его нарушил Мерсье или, вернее, Камье.
– Ты простудился? – сказал Мерсье.
В самом деле, Камье закашлялся.
– Пока еще ничего нельзя понять, – сказал Камье.
– Надеюсь, что все обойдется, – сказал Мерсье.
– Хорошая погода, – сказал Камье.
– Не правда ли? – сказал Мерсье.
– Красивая равнина, – сказал Камье.
– Очень красивая, – сказал Мерсье.
– Ты только посмотри на этот вереск, – сказал Камье.
Мерсье с подчеркнутым вниманием посмотрел на вереск. Присвистнул.
– Там внизу торф, – сказал Камье.
– Никогда бы не подумал, – сказал Мерсье.
Камье закашлялся.
– Ты кашляешь, как безнадежный больной, – сказал Мерсье.
– Как ты думаешь, там есть черви, – сказал Камье, – как в земле?
– У торфа удивительные свойства, – сказал Мерсье.
– А-а, – сказал Камье.
– В нем все сохраняется, – сказал Мерсье.
– А черви там есть? – сказал Камье.
– Хочешь, покопаем немного, чтобы проверить? – сказал Мерсье.
– Еще чего, – сказал Камье, – скажешь тоже. – Он закашлялся.
Погода была в самом деле хорошая, во всяком случае, здесь такая погода считалась хорошей, но прохладная, и ночь была не за горами.
– Где будем ночевать? – сказал Камье. – Ты об этом подумал?
– Странно, – сказал Мерсье, – мне часто мстится, что мы не одни. А тебе нет?
– Не уверен, что понимаю, – сказал Камье.
– Как будто здесь есть кто-то третий. И его присутствие нас обволакивает. Я это чувствовал с первого дня. Хотя я никоим образом не склонен к спиритизму.
– Это тебе мешает?
– Первое время не мешало, – сказал Мерсье.
– А теперь? – сказал Камье.
– Начинает немного мешать, – сказал Мерсье.
Да, ночь была не за горами, и для них это было совсем не плохо, хотя они себе в этом, пожалуй, еще не признавались.
– Кто ты такой, Камье, в конце-то концов? – сказал Мерсье.
– Я? – сказал Камье. – Я Камье, Франсис Ксавье.
