– Тогда пускай уберет, – сказал Камье.
– Не может, – сказал Мерсье. – Велосипед как-то прикреплен, вероятно, к дереву или к статуе, не то замком, не то тросом. По крайней мере, такова моя интерпретация.
– Вполне правдоподобно, – сказал Камье.
– К сожалению, тут не только велосипед, насколько я понимаю, – сказал Мерсье. – Тут еще и собаки.
– Кому они мешают?
– Противоречат постановлению, – сказал Мерсье, – точно так как же как велосипед.
– Но они же ни к чему не привязаны, – сказал Камье, – только друг к другу, совокуплением.
– Это верно, – сказал Мерсье.
– В таком случае пускай он исполнит свой долг, – сказал Камье. – Пускай он их тут нам немедленно уберет.
– Я с тобой согласен, – сказал Мерсье.
– Собаки могут подождать, – сказал сторож.
– Ха-ха, – сказал Камье.
– Почему ты так хохочешь? – сказал Мерсье.
– Они могут подождать! – сказал Камье.
– Я вам посмеюсь, – сказал сторож. – Я вам так посмеюсь.
– Отец мне всегда повторял, – сказал Мерсье, – чтобы я вынимал трубку изо рта, перед тем как заговаривать с чужим человеком, какое бы скромное положение в обществе он ни занимал.
– Какое бы скромное, – сказал Камье. – Как забавно звучит.
Сторож поднялся по ступеням, ведущим в убежище, и замер в дверном проеме. Внутри сразу потемнело и воздух пожелтел.
– По-моему, он сейчас на нас нападет, – сказал Камье.
– Ты, как всегда, бей по яйцам, – сказал Мерсье.
– Дорогой блюститель порядка, – сказал Камье, – чего вы, собственно, от нас хотите?
– Видите велосипед? – сказал сторож.
– Ничего не вижу, – сказал Камье. – Мерсье, ты видишь велосипед?
– Он ваш? – сказал сторож.
– Поскольку разговор идет о предмете, которого мы не видим, – сказал Камье, – о предмете, существование которого вытекает только из ваших утверждений, откуда же нам знать, наш он или чужой?
– Почему наш? – сказал Мерсье. – Разве собаки наши? Нет. Мы их сегодня увидели в первый раз. А вы хотите, чтобы этот велосипед, если тут вообще есть велосипед, был наш. Вот ведь собаки не наши.
– Плевать мне на ваших собак, – сказал сторож.
Но тут, словно опровергая собственные слова, он налетел на собак и, осыпая пинками и ударами палки, а также энергичными ругательствами, выдворил их из пагоды. Отступление далось им нелегко, так крепко они были привязаны друг к другу. Пытаясь высвободиться, они тянули в разные стороны, и их усилия взаимно уничтожались. Вероятно, им было очень больно.
– Грязные скоты, – сказал сторож.
– Теперь ему плевать на собак, – сказал Мерсье.
– Он выгнал их из убежища, – сказал Камье, – это бесспорно, но не из сквера.
– Дождь скоро ослабит связующие их узы, – сказал Мерсье. – Они одурели от любви и не подумали об этом.
– В сущности, он оказал им услугу, – сказал Камье.
– Будем с ним полюбезнее, – сказал Мерсье, – он герой Великой войны. Пока мы, не боясь, что нам помешают, на всю катушку онанировали в укромном местечке, он с полными штанами барахтался во фламандской грязи.
Не делайте вывода из этих легковесных слов, Мерсье и Камье были немолодые юнцы.
– Это мысль, – сказал Камье.
– Только посмотри на всю эту дребедень, ордена и медали, – сказал Мерсье. – Представляешь, какие количества поноса за этим кроются?
– С трудом, – сказал Камье. – У меня всегда был запор.
– Предположим, что этот так называемый велосипед наш, – сказал Мерсье. – Что страшного?
– Давайте начистоту, – сказал Камье, – он наш.
– Даю вам пять минут на то, чтобы его убрать, – сказал сторож. – Потом я позову полицию.
– Сегодня мы наконец, – сказал Мерсье, – после многолетних проволочек удалимся в неизвестном направлении и, быть может, не вернемся живыми. Мы только ждем, чтобы распогодилось, и тут же пустимся в путь. Попытайтесь нас понять.
– Это меня не касается, – сказал сторож.
– А кроме того, – сказал Мерсье, – нам осталось кое в чем разобраться, пока еще не поздно.
– Разобраться? – сказал Камье.
– Вот именно, – сказал Мерсье.
– Я думал, мы уже во всем разобрались, – сказал Камье.
– Не во всем, – сказал Мерсье.
– Уберете или не уберете? – сказал сторож.
– Раз уж вы глухи к доводам рассудка, – сказал Мерсье, – нельзя ли купить ваше расположение?
– Разумеется, – сказал страж.
– Дай ему шиллинг, – сказал Мерсье. – Как все же неудачно, что первые наши расходы совершатся под знаком низкого шантажа.
– Убийцы, – сказал сторож. Потом он исчез.
– Какие-то они все одинаковые, – сказал Мерсье.
– Теперь будет бродить вокруг, – сказал Камье.
– А нам-то что? – сказал Мерсье.
– Не люблю, когда мне бродят вокруг, – сказал Камье.
– Ты хочешь сказать, бродят вокруг меня? – сказал Мерсье.
– Я хочу сказать, мне бродят вокруг.
Этой забавы им хватило ненадолго.
Время уже клонилось к полудню.
– А теперь займемся собой, – сказал Мерсье.
– Собой? – сказал Камье.
– Ну да, – сказал Мерсье. – Самими собой, серьезным делом.
– Не перекусить ли нам? – сказал Камье.
– Сначала разберемся, – сказал Мерсье. – А потом подкрепимся.
Последовал долгий спор, перемежавшийся долгими паузами, во время которых оба размышляли. При этом то один, то другой проваливались в такие бездны задумчивости, что голос одного из них, подхватывая спор, был не в силах вывести другого из этого состояния или просто не достигал его слуха. Или, одновременно придя к зачастую противоположным выводам, они принимались одновременно их излагать. Кроме того, нередко получалось так, что один из них глубоко задумывался еще до того, как второй успевал изложить свою идею. Время от времени они переглядывались, не в силах больше произнести ни слова и с пустотой в мыслях. На исходе одной из таких вспышек обалдения они решили ненадолго отказаться от дальнейших исследований. Дело шло к часу дня, дождь лил по-прежнему, короткий зимний день клонился к закату.
– Продукты были на тебе, – сказал Мерсье.
– Наоборот, на тебе, – сказал Камье.
– Да, правда, – сказал Мерсье.
– У меня прошел голод, – сказал Камье.
– Надо поесть, – сказал Мерсье.
