Классическая литература действительно уходит всё дальше по своей сюжетике, по языку, всё больше труда нужно для того, чтобы понять, про что эти книжки. Ну и какой выход? С одной стороны, втягивать их в современность. Герои «Евгения Онегина» – это же молодые люди. Это почти сверстники наших старшеклассников: шестнадцать лет Ольге, семнадцать Татьяне, восемнадцать Ленскому, двадцать с небольшим Онегину. Соне, когда она появляется в в своей первой детской сцене «Войны и мира», сколько, пятнадцать лет? И у нее уже роман с Борисом! В общем, Роскомнадзор, если бы это не была классика, не пропустил бы никогда это всё. А с другой стороны, конечно, надо затягивать детей и подростков в современную литературу. Обычно тут начинается патологический страх, как это так, она вся «про такое»… Слушайте, а вы чего хотите, чтобы подросток про «такое» узнавал из жизни, на собственном опыте или в каком-то обеззараженном виде через литературу?
– А если включать в программу школьной литературы современные имена, то кого?
– Из—за этого разгораются дикие споры! Вокруг чего строится современный курс литературы? Жесткий форматированный список, преемственность и традиция. Понятно, что часть текстов обязательна, это золотая классика, на нее и не будет никто покушаться. Каким бы новатором ни был учитель, он без «Горя от ума», «Капитанской дочки», «Преступления и наказания», «Войны и мира» (дальше любой назовет весь этот длинный список сам) не обойдется, как и без очевидного набора стихотворений Пушкина, Лермонтова, Тютчева. А вот остальное он может подбирать сам.
Самая правильная идея – базовое ядро, а вокруг него подвижная периферия. Есть школы, где дети и учителя готовы проходить рассказы Владимира Сорокина. Можно ли рекомендовать всей стране? Не надо. Есть школы, где учителю и его ученикам будет понятнее изучить рассказы Василия Белова. И отлично. Это и есть свобода. Свобода не от нормы, а свобода творческих решений.
Нужно понять, в чем цель преподавания. Мы хотим, чтобы в головы детей завинтились именно сюжеты, или чтобы у них был читательский опыт, который позволит им оставаться читателями на протяжении всей жизни?
Часто приходится слышать от коллег: «А как мы будем контролировать и измерять?». Вопросы важные, но только они вторые, а не первые. Первый вопрос – как сделать так, чтобы школьник хотел читать, чтобы он получал от чтения радость? Как сделать так, чтобы он остался читателем, выйдя из школы? Разные пути есть.
Если бы было двенадцатилетнее образование, я бы точно знал, как надо построить школьный историко-литературный курс: 5—8-й – это только произведения и авторы, мы имеем дело с книгами, не не с эпохами, 9—10-11-й – это историко-литературный курс, а 12-й – это вообще свободное чтение.
А есть, например, немецкий путь. В Германии в основном изучают не столько историю литературы, сколько жизненные обстоятельства, про которые в разных произведениях рассказано. Например, к проблеме «отношения родителей и детей» можно брать «Подростка», «Отцов и детей» и «Над пропастью во ржи». Я не говорю, что эта система должна быть введена у нас, но просто не нужно зацикливаться на том, к чему мы привыкли.
– Расскажите, пожалуйста, про своих студентов.
– Если говорить про бакалавров, то вполне нормальные, очень живые и активные, на входе почти ничего не знают. Целые области исчезли, могу сказать это точно. Географии нет, истории нет. Последний русский царь – Николай IV, Сталин правил после Хрущева, что происходило в 17-м году – большой вопрос. При этом идеологические позиции правильные. Когда началась Вторая мировая война, не всякий скажет, но что пакт Молотова-Риббентропа был спорным и неоднозначно злодейским, скажут все. Но при этом мозги живые, быстро принимающие хорошие формы.
Для меня главный вопрос – мы их куда выпускаем? Чтобы они что? Инфраструктуры нет. Университет всегда нацелен на карьеру, а в нашей сфере карьера часто бывает связана с жесточайшим компромиссом, который человеку приходится заключать в самом юном возрасте.
Это все тоже наша сфера ответственности. С нас ведь потом наши ученики спросят. Можем ли мы их действительно адаптировать к той реальности, в которую они входят? Если мы это сделаем – по-человечески их испортим. А если не будем адаптировать – педагогически обманем. Для меня это мучительный вопрос, я хорошего ответа не нашел.
– Еще о проблеме выбора – хочу спросить про соотношение веры и атеизма в современном обществе, про свободу выбора и человеческую свободу…
– Мы как общество не очень-то, на самом деле, изменились с 1980-х годов, просто воспроизводим одни и те же практики с разными начинками. То, что делали оперотряды по отношению к верующим, шедшим на Пасху, сегодня иной раз делают верующие по отношению к тем, кто собрались на разные радиостанции. Мы просто поменялись ролями. Раньше оперотрядом были они, а мы были теми, кому портили праздники выкриками из толпы и попытками застукать, потом написать в деканат. А теперь мы стали теми, кто портит праздник. Это говорит о том, что поменялась ролевая позиция, а самосознание осталось прежним.
То, что творили коммунистические структуры по отношению к нам, сегодня мы перенаправили на атеистов. Мы, такие добрые, просим государство призвать их к ответу. Раньше гонители тоже были добрые – в 80-е в основном с работы увольняли, а чтобы тебя посадили, надо было уж как—то совсем явно действовать, подобно Александру Огородникову, Сандру Риге или, не знаю, несчастному отцу Дудко. А так сиди себе тихонько, не рыпайся, глядишь, и не тронут.
Религия для многих превратилась в систему правильных взглядов, а не в живую открытую веру. Что я могу сказать? Это печально. Те же люди, которые нас гнобили в 80—е, теперь нам объясняют, как правильно верить и как платочек завязывать. Они же лет через 15—20, когда элиты с Церковью опять будут бороться, хотя и гораздо мягче, «вежливей», чем прежде, – будут нас опять бить по башке. Потому что это люди, которые хотят быть не с Церковью, а с большинством.
А вот что с этим можно сделать? Ну, во-первых, смириться. Да, над нами будут смеяться. Мы не можем сказать, что мы этого не заслужили. Если в прошлом мы, верующие, были в белых одеждах, все такие прекрасные, все нас ни за что обижали, сейчас мы не можем такого сказать. Что касается атеистов, это уже будет их выбор, чем они нам отплатят за то, что мы сегодня устраиваем с ними.
Господь нас не создал ни атеистами, ни верующими, Господь нас создал людьми, которые либо находят веру, либо находят неверие, как веру. Это же тоже форма веры. И Он не будет, как мне кажется, никого палкой загонять ни в истину Церкви, ни в истину общества. Он не благословлял только равнодушие к поиску истины. Самое ужасное – это равнодушие
Мы поймали бумеранг, который когда-то запустили коммунисты, схватили его, подержали и в ответ запустили на тех, кто думает по-другому. Наверное, рано или поздно они поймают опять этот бумеранг. Запустят или не запустят – это уже от нас не зависит. Поэтому мне кажется, что свобода заключается в том, чтобы каждый ответственно выбирал, во что он верит, как он верит, и отвечал своей жизнью за этот выбор… Я надеюсь, что когда-то мы остановимся. Я надеюсь, что когда-то кому-то хватит ума схватить бумеранг и следующим кругом его не запускать.
