1956—1964: Вторая попытка
Хрущев. Урок запоздалой отставки
[18]14 октября 1964 года, в день Покрова Пресвятой Богородицы, Московская духовная академия отмечала свой юбилей. Во время актовых торжеств в Троице-Сергиевой Лавре по рядам пробежал слух: Хрущева сняли! И многие перекрестились: наконец-то! Долгополое сословие ненавидело царя Никиту; антицерковная кампания 1958—1964 годов была образцом большевистской жесткости.
Вздохнули с облегчением интеллигенты. Все помнят про историю с «Доктором Живаго» в 1957-м и скандал в Манеже в ноябре 1962-го, но ведь за Манежем сразу же последовала череда других погромных встреч – декабрьская 1962-го на Ленинских горах и мартовская 1963-го в Свердловском зале. Всякий раз на этих встречах Хрущев начинал во здравие, заканчивал за упокой; сворачивал на тему сортира и уже не мог остановиться: вы смотрите на мир изнутри стульчака! Сквозь все нападки и наезды сквозила затаенная обида: «Был я шахтером – не понимал, был я политработником – не понимал, был я тем – не понимал. Ну вот сейчас я глава партии и премьер и все не понимаю?! Для кого же вы работаете?»
Счастливы были армейские, не простившие троекратного сокращения армии, в 1955, 1958 и 1960-м годах. Успокоились ученые, судьбе которых был посвящен июльский пленум 1964-го: Хрущев предлагал распустить Академию Наук, а сельскохозяйственную академию переместить в деревню, поближе к земле; предложения были столь фееричными, что материалы пленума так и не решились напечатать. А уж как радовалось окружение, задетое хрущевским самодурством. Некогда Сталин заставлял его плясать гопака и выбивал о лысину трубку, с издевкой повторяя: «пусто, Никита!»; теперь он приказывал министру иностранных дел Громыко бить вилкой в тарелку, а маршалу Гречко – танцевать. Что же музыки нету, скучно…
Не было ни одного слоя, ни одной группы, ни одного класса, который был бы недоволен решением октябрьского пленума 1964-го. Сталинисты, антисталинисты, диссиденты, партийцы, обыватели, армейские, чекисты – внутренне несовместимое большинство сошлось на том, что хватит, слава Богу, надоел. И бесполезно было им напоминать о том, что именно Хрущев, при всех его невероятных закидонах, решился распустить ГУЛАГ. Остановил коммунистический террор. Похоронил мумию Сталина. Благословил космический эксперимент и предъявил Гагарина стране и миру. Именно он развернул СССР от маоистского Китая к мучительно-тяжелому, но невероятно важному партнерству с США. Он решил публиковать Солженицына; он, ввязавшись в карибскую авантюру, сумел опомниться, остановиться на краю и ценой потери политического веса отмотал историю назад. Он запустил строительство «хрущевок», которые избавили десятки миллионов сограждан от коммунального коллективизма. Прекратил внутрипартийную мясорубку, и врагов унижал, но не уничтожал; он совершил последний кровавый переворот, убив «английского шпиона» Берию, и на этом поставил точку. Все последующие перевороты, включая его собственную отставку, происходили без насилия.
Но у большинства россиян остался в памяти стандартный набор: заставил сеять кукурузу, стучал башмаком по трибуне ООН, отдал украинцам Крым. Ну и так, по мелочи. Пойди докажи, что решение по Крыму было чисто бюрократическим, вписывалось в рамки той системы и впервые обсуждалось еще при Сталине, вскоре после войны, из-за путаницы в управлении, и административное переподчинение 25 января 1954 года объяснялось удобством строительства каскада ГЭС на Днепре. Никому и в голову не приходило, что СССР когда-то распадется, и возникнут территориальные проблемы. Например, из-за Абхазии, не раз менявшей статус. Из-за Карабаха. И, конечно, из-за Крыма. И кукурузу тоже нужно было сеять – только в раж не впадать. И башмаком по трибуне он не стучал; он стучал кулаками по столу советской делегации, а потом (как рассказывал мне переводчик Виктор Суходрев), разбил свои наручные часы и, разозлившись, стал молотить туфлей. Что же до трибуны, тут история совсем другая; он обманул ведущего сессию, ирландца, и вместо выступления по процедуре начал яростно спорить с оппонентом; ирландец в гневе стал колотить деревянным председательским молотком, головка отлетела и, вращаясь, полетела в зал. Страстные были люди. Живые. Причем с обеих сторон.
Как бы то ни было, даже отчеты КГБ, как отметил историк Никита Петров, подтверждают, что новость об отставке была восприняла спокойно. Никаких тебе волнений или недовольства. И дело заключалось, кажется, не в том, что Хрущев, партийный живчик, ухитрился перессориться со всеми. И не только в том, что аппарат аккуратно втягивал его в конфликты, преследуя свои корыстные цели. (Хотя, особенно в последние годы, это делалось почти что откровенно; так, в историю с интеллигентами он влип вполне закономерно: Суслов копал под Ильичева, и характерны фамилии сотрудников ЦК, которые отвечали за этот процесс – Поцелуев и Безобразова.) И даже не в том, что он, в отличие от Сталина, был настоящим, искренним большевиком; Церковь ненавидел лично и не по партийному приказу – хороня первую жену, запретил проносить гроб через храм, пришлось на вытянутых руках передавать через кладбищенскую ограду. И поэтому, как всякий искренний политик, наломал серьезных дров; романтизм в политике куда опаснее цинизма.
Нет, дело было в другом. Прежде всего в двух вещах. Во-первых, в политическом советском мазохизме, в эротическом влечении народных масс к вождю-садисту и бесполому презрению к веселым и гуманным слабакам. С этим он, конечно, ничего не мог поделать. А, во-вторых, в несочетаемости принципов демократизма – и бессрочной власти. Коли ты вечный правитель, изволь по-сталински глодать народ, как кость. Урча и плотно прижимая лапой. Кость будет под тобой услужливо вертеться и просить: кусни, кусни! А коли хочешь великой науки, мирного космоса, кукурузных полей, блочных пятиэтажек, перевыполнения плана по мясу, американских выставок в Сокольниках, а также бытовых удобств для обывателей, – не пересиживай в Кремле. Не надо. Лишнее это. (Многие ли, кстати, помнят, что последнее поручение Хрущева московскому партийному секретарю Егорычеву – наладить производство пластмассовых стульчаков?).
В России не надо вихляться. Будешь нормальным тираном, простят и ужатие армии, и неприлично-жесткую отставку Жукова, и талоны, и кубинские ракеты, и Новочеркасск. Живи, царь-батюшка, подольше. И, пожалуйста, построже с нами. Будешь энергичным борцом с культом личности, поймут твое недолгое правление, похлопают американскому визиту и поедут жить в бараках на непаханую целину. Но тогда изволь уйти с Олимпа вовремя. И не впадай в абсолютистский раж, не привыкай к монархической власти, не дурей от чувства полной вседозволенности, не доводи людей до белого каления, не влюбляйся в самого себя.
Впрочем, тут винить Хрущева тоже не в чем. Он поломал самодержавную модель, которая не допускает мысли об уходе на покой – покоя нет, покой им только снится; он разрушил модель самозванчества, которая предполагает пулю, петлю и серебряную табакерку. Но модель власти, ограниченной и в пространстве и во времени, в полномочиях и сроках исполнения, он создать не успел. Да и не мог. Поэтому он потерял чувство реальности, как потерял бы всякий слишком живой человек, помещенный в вакуум абсолютной власти. И стал растрачивать свою неуемную энергию на самодурство.
