Вскочить на подножку коляски?
Солдаты бросаются к Трубецкому, опустив штыки, Томаш бьет лошадей кнутом, лейтенант Сорель кричит, чтобы взяли живым, — сучонок. Отомстить решил… Ладно…
Трубецкой взвел курок у пистолета, выстрелил — в самый последний момент между пулей и Сорелем оказался солдат. Непреднамеренно, просто оступился и сделал шаг в сторону. Никакого героизма, просто случайная смерть — пуля ударила беднягу в лицо, под правым глазом. Солдат упал.
Коляска пронеслась мимо Трубецкого. Сержант сделал выпад штыком, Трубецкой отпрыгнул в сторону и швырнул разряженный пистолет в лицо французу. Выхватил из ножен саблю.
Это даже не смешно — одна сабля против десятка штыков.
Все закончится, даже не начавшись. Бежать!
Сержант остановился, схватившись руками за окровавленное лицо — пистолет очень удачно рассек ему бровь. Солдатам нужно обойти сержанта — доля секунды, но все же…
Трубецкой побежал.
Это очень неприятно — бежать, ожидая, что в спину воткнется штык… или ударит пуля. Ударит и швырнет на землю. Ослепит болью… которая будет только прелюдией к настоящим мучениям, до суда дело не дойдет. И то, что он отпустил Сореля, ничего не будет значить, лейтенант будет мстить ему за своих людей… за свой собственный страх… за то чувство отчаяния и бессилия, которое лейтенанту пришлось испытать в том лесу…
Бежать…
У солдат нет времени перезарядить ружья, теперь топают сзади тяжелыми башмаками, ругаясь и перекрикиваясь: «Не упускай, лови князя, не дай ему улизнуть в переулок». Да какой здесь переулок? Свернув за угол, Трубецкой попал на улицу, застроенную богатыми домами в два-три этажа, с колоннами у фасада. Двери у большинства домов закрыты, некоторые выломаны, из них доносятся голоса мародеров.
Бежать-бежать, не останавливаясь, даже не пытаясь сопротивляться.
— Держи его! Это принц Трубецкой! Лови его!
Это не лейтенант кричит, это кто-то из его солдат надрывается, старательно привлекает внимание французов.
— Саксонца хватай!
— Какого черта? Что случилось? Трубецкой? Тот самый? Каналья!..
Выстрел — пуля рванула эполет, но Трубецкой продолжал бежать, рубя воздух саблей, которую держал в правой руке и не решался бросить. Собирался ею защищаться? Нет, конечно, но все-таки…
Навстречу Трубецкому несется запряженная двумя лошадьми коляска. Пыль, грохот. Кони запрокидывают морды, бросаются в сторону, коляска поворачивает, встает на два боковых колеса, заваливается.
Томаш, идиот, что ты творишь?
Бочанек слетел с козлов за мгновение до того, как коляска перевернулась. В руках — кавалерийский мушкет с раструбом на стволе. Вскидывает к плечу — Трубецкой бросается в сторону, одновременно поворачиваясь лицом к погоне.
Выстрел — как из пушки, пороху для мушкета в его отряде не жалели, как не жалели картечи для заряда и не жалели тех, в кого этот заряд выпускали. Томаш отбросил разряженный мушкет, вытаскивает из коляски второй — быстро, ловко, взводит курок и снова — выстрел. И снова крупная картечь, разлетаясь, бьет по беззащитным человеческим телам, разрывая в клочья плоть и ткань. Брызги крови, крики, падающие тела — и не разобрать, кто из упавших погиб, а кто ранен. Кровь, крики, стоны и вопль:
— Князь! Не упускай Трубецкого!
— В дом! — крикнул Томаш. — В дом, курва мать!
Нехорошо, подумал Трубецкой. Нельзя так… при даме… Кстати…
Князь не успел подумать — куда подевалась дама? …Вспышка и темнота. И тишина. И какие-то пестрые пятна растекаются по черному бархату забвения.
В голову… Пуля попала в голову, и теперь он умрет. Пуля калибром в семнадцать с половиной миллиметров и весом в двадцать пять с половиной граммов попала ему в голову. Это смерть… Это… Но он еще жив? Он даже не упал — стоит посреди улицы и размышляет… И не может сделать ни шагу, понимая, что сейчас упадет, не удержится на ногах…
Тишина вокруг.
Беззвучно бьются кони, запутавшись в упряжи, что-то кричит Томаш, тоже беззвучно, куда-то указывает рукой… в сторону, на крыльцо двухэтажного особняка. Нужно туда бежать? Он что, не понимает, что князь Трубецкой убит? А убитые не могут ходить… они могут только стоять вот так и думать…
Или он еще не умер?
Трубецкой медленно поднял руку к лицу, провел пальцами от подбородка до лба… Сухо, крови нет, к правому виску — мокро. Мокро и кроваво… Он даже решился тронуть рану, ожидая с ужасом нащупать обломки кости и склизкую кашу мозга. Но кость, кажется, была целой…
Его дернули за руку. Потащили.
Томаш? Я не могу бежать… Я даже идти не могу, ты разве не видишь? И ты в одиночку меня не сможешь дотащить, даже если очень захочешь… Брось меня… Спасай свою даму сердца…
Но Трубецкого продолжали тащить, он наконец сообразил, что поддерживают его с двух сторон. Томаш? Кто это с тобой?..
Ярко-зеленые глаза. Твоя дама сердца тоже сошла с ума? Какого беса она вцепилась в мою руку? За каким дьяволом ей-то это нужно?.. Слепая дура… Пошла прочь… Что? Нехорошо, нельзя девушке из приличной семьи так ругаться… Нельзя… Выстрел почти у самого уха…
Трубецкой дергает головой от неожиданности, и перед глазами снова вспыхивает яркий свет, а земля вдруг опрокидывается, пытаясь завалить князя. Но его крепко держат за руки.
Томаш продолжает ругаться. Ругается-ругается-ругается…
Ступеньки, Трубецкой споткнулся о первую, повис на руках у Томаша и Александры. Нащупал подошвой следующую ступеньку. Еще одну. Двери. Слава богу и мародерам, что распахнули эти дубовые створки. Томаш отпускает князя, поворачивается к улице, вскидывает два пистолета и стреляет.
Трубецкой вдруг понимает, что стоит, обняв за плечи Александру. Попросту висит на ней, а она… Она держит. Со стоном, но держит. Какого черта?
Томаш захлопнул двери, с грохотом задвинул засов.
— Не останавливаться…
Это он правильно…
— Это ты правильно… — повторил Трубецкой вслух, — окна мы не удержим… Даже я… А я…
— Бегом… — Томаш не бросил пистолеты, сунул разряженные за пояс, снова схватил Трубецкого за руку. — Панна, осторожнее, тут ступеньки…
Александра что-то ответила — Трубецкой не разобрал. Все вокруг него плыло и танцевало, звуки то исчезали совсем, то начинали грохотать и взрываться у него в голове.
— Быстрее… Быстрее… — Это, кажется, говорит Александра.
У нее хриплый голос, дыхание прерывается, но она все еще тащит Трубецкого за руку, обняла за талию и поддерживает.
Снова дверь, снова Томаш на секунду оставляет Трубецкого и закрывает дверь, всунув в ручку какую-то палку…
Какие-то ведра, печь — большая, открытая, на полкомнаты… на стенах — сковороды и кастрюли. Кухня.
