— Да, — кивнул Трубецкой. — Конечно…
— А вы — Сергей Петрович Трубецкой? — спросил генерал Винцингероде.
— Да.
— Мне о вас рассказывал Александр Христофорович, — сказал генерал. — И я читал вашу записку. О тактике малых команд, если не ошибаюсь. То, как вы меня освободили, — это и есть…
— Да, тактика малых команд, — кивнул Трубецкой. — В жизни она выглядит так.
— Я должен вас поблагодарить…
— Будем считать, что уже поблагодарили. Пустое!
— Но меня собирались расстрелять…
— А ротмистра пригласили на обед к Наполеону, — сказал Трубецкой. — И что из всего этого вышло?
— У меня складывается такое впечатление, что мое спасение вас не слишком радует?
— Меня огорчает… меня бесит смерть Нарышкина. Все… Все получилось, как было задумано. Мы ведь прекрасно ушли, четко, с фейерверком, а тут… пуля, выпущенная наугад…
И время, вся история, которая сейчас рушится и складывается, будто карточный домик.
Этого Трубецкой, естественно, вслух не произнес.
Он всего лишь собирался проверить, как время… как вселенная отреагирует на попытку немного изменить положение вещей. Генерал Винцингероде, попавший в плен в почти уже оставленной французами Москве, все равно был бы спасен из плена отрядом Чернышева, лично урядником Дудкиным, через месяц. И его верный адъютант тоже был бы спасен, неоднократно потом ранен, но дожил бы до шестидесяти одного года… А так… даже жениться не успел. Должен был жениться только в двадцать четвертом… Дети… Его дети… Стоп, у него была только одна дочь — вычеркнули из списка живших. Внуки… Трубецкой не помнил, сколько именно внуков было у Льва Александровича Нарышкина, но помнил, что много… много… и теперь их не будет. Никогда не будет…
Он хотел только переставить кирпичик, но вместо этого выбил из стены здания истории целый кусок. И теперь…
Ты смотришь на все как зритель, сказал ему сегодня утром добрейший Алексей Платонович. Будто сидишь в первом ряду… Даже горящая Москва тебя не впечатлила…
Не впечатлила! Нет, не впечатлила! И гибель сотен людей от его руки — тоже не впечатлила. И смерть тысяч на его глазах — тоже, потому что все эти люди и так погибли. Все равно погибли — хочет этого Трубецкой или нет. Они погибли больше чем за полторы сотни лет до его рождения, они обречены были погибнуть… Независимо от действий и желаний Трубецкого.
Он был в стороне, смотрел на реку… ручей времени… и прикидывал, где именно можно сделать запруду… перегородить русло, чтобы сместить поток в сторону… Он даже не задумывался — зачем собирается все это делать, ему сказали, что это нужно, ему сообщили, что это его долг и он просто обязан… а иначе… ему не оставили выбора.
Хотя… Собственно, выбор ему как раз оставили. Он мог… Мог ведь, и никто не помешал бы ему просто выкроить себе уголок в этом мире… Без пенициллина, без туалетной бумаги, без много еще каких удобств… Поселиться в спокойном месте, он ведь знает… помнит историю и может выбрать себе и своей будущей семье спокойное место… ну или относительно спокойное, ведь абсолютно застрахованным от болезни, или стихийного бедствия, или просто разбоя быть невозможно…
У него есть титул. Он принадлежит к одной из самых богатых семей России. Деньги… У него есть деньги, если он будет просто жить, и есть возможность добыть денег, если он все-таки надумает чудить…
Ему говорили, что он может и должен менять историю во славу Отечества… Но разве те, кто ему это говорил, сами были уверены в возможности этого? Да, они почти гарантировали ему перенос в это тело и в это время. Но потом… потом они рассказывали о декабристах, о будущем диктаторе, о том, как история послушно повернется… Но ведь никто не знал и не мог знать, как именно отзовется эта самая история, какие водовороты и завихрения появятся в этой реке…
И на самом деле выходило, что никто не мог предвидеть, что именно у него получится. Догадывались, что именно хотят разрушить, чего именно не допустить, а вот что из этого должно возникнуть… Великая Россия? Это с каких таких перцев она должна вдруг возникнуть и стать непобедимой? Потому что старцы этого хотели? Потому что вселили нужного человека в тело русского дворянина? Потому что… Потому что — что?
Какая чушь… Какая безысходная, беспросветная чушь…
Он всего лишь попытался передвинуть фигуру на доске. С одной клетки на другую, а оказалось, что…
И будущего уже нет?
Вот прямо сейчас мир… вся Вселенная заново проживает тысяча восемьсот двенадцатый год, и нет никакого двадцать первого века… пока еще нет. И никто не знает, что именно будет происходить через десять лет… через двадцать… сохранится хоть что-нибудь из того, что знал, что заучивал Трубецкой, готовясь проникнуть в прошлое и захватить…
Стоп! Забудь это «захватить». Просто выкинь из головы, потому что это твое тело, только твое… Тебя нет в будущем. Возможно, конечно, что ты все-таки каким-то чудом родишься и вырастешь, но велика возможность… нет предопределения. Есть ты — и громада истории.
— И все-таки я вам благодарен, — сказал Винцингероде на привале, когда сидели они возле костра, похоронив ротмистра Нарышкина на берегу реки. — Александр Христофорович рассказывал о вас… как об очень необычном человеке рассказывал… О человеке с принципами и целью в жизни… Признаться, я не слишком в это поверил. Я солдат, и рассуждения на тему воспитания общества мне чужды и странны. Но вы… Такие люди, как вы, наверное, могут преобразить этот мир. Может быть, даже так, что мы, солдаты, не понадобимся… Я ваш должник, Сергей Петрович.
— Должник? — переспросил Трубецкой. — Я могу вас просить позаботиться о дальнейшей судьбе корнета Филимонова? Василий, подойди сюда.
— Корнета Филимонова? — Генерал осмотрел тощую фигурку корнета и улыбнулся. — Конечно. Он ведь тоже принял участие в моем освобождении… Поедет вместе со мной…
— Господин генерал! Ваше превосходительство!.. — тонким голосом выкрикнул корнет Филимонов, пытаясь стать навытяжку. — Я прошу вас: оставьте меня в отряде. Я не могу уехать… бросить Сергея Петровича, Кашку, Антипа… Я должен… Я ведь…
— Корнет Филимонов! — серьезным голосом произнес Винцингероде. — Я приказываю вам сопровождать меня в расположение русских войск.
— Но… Слушаюсь… — прошептал Васька. — Слушаюсь.
— И еще — ротмистр Чуев… — сказал тихо, так, чтобы сам Алексей Платонович, сидевший поодаль, не услышал. — Хватит ему партизанить со мной. Не его это война… Вы же знаете, наверное, как я предпочитаю воевать…
— Слышал.
— Для него это сплошное мучение. А я… скоро, наверное, тоже присоединюсь к армии, если вы меня примете в свой отряд. Или уйду в отставку по болезни. В общем — у меня осталась пара дел, исполнив которые я смогу уже свободно распоряжаться собой.
— Примете капитуляцию от Бонапарта? — улыбнулся Винцингероде.
