— Жаль, если придется его убить, — ответил Иради, — у нас совсем мало времени.
— Черт, какая вам разница, — неожиданно вспылил Хальмейер, — через неделю вы проведете свою акцию или через месяц? Вы понимаете, какие горизонты открываются перед наукой? Что вы с вашим руководством все время торопитесь? Нужно ждать и углублять исследования. Вы не представляете, к чему можно прийти в результате.
— Прошу вас, не нужно так горячиться, — попытался урезонить главного врача Иради. — Я поговорю; возможно, что нам и добавят немного времени.
— Немного, — проворчал Хальмейер, — ни черта вы все не понимаете. Немного времени! Тут нужны годы, тысячи экспериментов, тогда можно чего-то достичь. А мы кустарничаем и торопимся как на пожар.
— Мистер Хальмейер, — попытался перевести разговор в другое русло Иради, — не слишком ли вы доверяете этой американке Бернетт?
— Что? Кто ей, к черту, доверяет? Пока она приносит пользу, пусть работает.
— Но вы допустили ее до самого главного эксперимента…
— Вы дилетант, Иради! Что значит — допустил? Вы ее замените? Вы — жалкий терапевт, а она ученый. Она врач и биолог, она специалист в области нанотехнологий. Что вы чушь несете? Вы боитесь, что она кому-то расскажет о наших исследованиях? Так побеспокойтесь, чтобы отсюда нельзя было убежать. Куда она отсюда денется!
…Спал Шадрин очень беспокойно. Он не помнил, снились ли ему раньше сны, но сегодня впервые за последние дни он их видел. Это были какие-то обрывки видений или воспоминаний. Он бежал с автоматом рядом с другом — Колей Крыгой. Они стреляли, прятались за камнями и снова стреляли. Что-то очень важное они должны были сделать. Все это называлось, как вспомнил Шадрин, одним словом — «афган». Что это означало, он не помнил. Потом было окровавленное тело друга, которое он тащил. Были вражеские лица. Такие же лица он видел и сегодня, и все эти дни. Даже лицо высокого худого врача-европейца было вражеским. Шадрин метался по постели весь в поту. Еще ему привиделось лицо этой женщины-врача, которая часто приходила к нему, делала уколы. Оно было очень близко и было очень добрым, но измученным и усталым. Она что-то говорила ему, жалела его и, кажется, просила о помощи…
Глава 8
— Вот он, ваш объект, Майлс, — задумчиво проговорил Карманников, — можете полюбоваться.
— Вы уверены, что это здесь? — спросил американец, разглядывая здание в бинокль.
— Больше негде. И такой исследовательский центр не спрячешь в овчарне или в фельдшерском пункте. Тут нужно для прикрытия серьезное медицинское учреждение, как вот эта клиника. Других в обозримом пространстве нет. Везти вас могли только сюда, нашего товарища тоже. Выкрасть вашего босса и спрятать можно только здесь, если учесть, что их заинтересовала ее научная специальность.
— Пожалуй, — согласился Майлс, — только не в самой клинике. Вас не смущает, что здание этого учреждения так вплотную прижато к горе? Места достаточно, чтобы построить здание на свободной площади. Да и задняя часть этого строения выглядит, так сказать, не в общем стиле. Приглядитесь.
Подполковник взял бинокль и стал рассматривать здание.
— А что, может быть. Задняя часть выглядит как пристройка. Есть ощущение, что его строили или позже, или для других целей. Но не факт. Может быть, там какая-нибудь хозяйственная часть пристроена, поэтому и выглядит так э-э… не в общем стиле.
— Могу поспорить, что эта пристройка скрывает вход в пещеры, которыми изобилуют афганские горы. А в этих пещерах и проводятся все исследования, которые нас интересуют.
— Может, и так. Только нам это как-то без разницы, в основном здании или в пещерах. Будем ждать моих ребят. У них глаз опытный, полазают вокруг, поразнюхают. К утру будет у нас информация для размышления.
Сейчас десантники изучали подходы к зданию клиники, изучали поведение служащего персонала. Все это было необходимо для того, чтобы провести штурм «чище», а потом грамотно отойти и исчезнуть. Других вариантов, кроме штурма, подполковник просто не видел. Не самый плохой, кстати, вариант. Никто не ожидает такой наглости. Рывок, повреждение связи, прочесывание внутренних помещений, сбор доказательств и уничтожение оборудования. Естественно, попутное уничтожение охраны и персонала лаборатории. Желательно спасение американки и своего с вертолета, если он жив. Командование назвало его — подполковник Шадрин Андрей Васильевич. Дали и внешние приметы. Осталось только его найти.
Обычно Шадрин просыпался сразу, как от толчка. Сегодня он просыпался, наоборот, очень долго. И не просто долго, а мучительно долго. Обрывки снов были так свежи, что Шадрин еще ощущал напряжение приснившегося ему боя. Сегодня ясность сознания была намного лучше, он это понял. Кажется, вечером, когда он спал, ему сделали укол. Снова пришло мучительное осознание потери памяти. Шадрин, несмотря на обрывки воспоминаний и ночных видений, все еще не представлял себе, где и почему он находится. Кто он такой, где его дом, есть ли у него семья? Он даже не представлял себе, что вообще находится за пределами этого здания.
Было еще тягостное ощущение какой-то невыполненной обязанности. Он что-то должен делать, и это должны ему сказать люди, которые находятся в этом здании. Может быть, это его работа? Может, он здесь работает? И все же Шадрина настораживала атмосфера враждебности, которую он ощущал. Это было очень странное чувство, которого он не мог себе объяснить — безграничное доверие к людям, которые его здесь окружали, и чувство опасности, связанное как раз с этими людьми. Шадрин сделал себе установку, которой собирался следовать до тех пор, пока не разберется во всем. Вести себя так, как этого требовали люди, с которыми он общался, и продолжать наблюдать, думать, анализировать. А еще пытаться и пытаться вспоминать.
Первый вывод, к которому пришел Шадрин, напряженно пытаясь наблюдать за своими ощущениями и поведением окружающих, касался делаемых ему инъекций. Те уколы, которые он получал непосредственно перед тем, как его выводили из своей палаты для выполнения каких-то заданий, мешали мыслить ясно и широко, мешали анализировать. После этих уколов он почему-то не мог и не хотел вспоминать. Он почему-то сосредоточивался на чем-то одном узком, доминировало одно навязчивое желание. Шадрин знал, что это ему не свойственно, точнее, не знал, а чувствовал.
Сегодня пограничнику утром сделали два укола, с небольшим интервалом. После первого он не почувствовал никаких особых ощущений, но после второго на мозг опять стала наползать какая-то мутная пелена и сопутствующее этому чувство беспокойства. В палату к Шадрину вошли уже хорошо знакомые ему женщина-врач и высокий европейской внешности человек.
— Подойди ко мне, — приказал человек.
Шадрин послушно поднялся, и чувство беспокойства в нем усилилось. Теперь он понял его причину. Он знал, что нужно обязательно выполнять все, что прикажет этот человек, но чувствовал какую-то противоестественность. От этого человека исходила опасность. Опять возникла ассоциация из детства, из школьных лет. На уроке, когда не выучишь домашнего задания, надо вести себя так, как будто ты хорошо подготовился, не дать учителю понять, что ты не готов. В детстве наивно полагалось, что этим можно обмануть учителя; Шадрин понял это, только став взрослым. Сейчас возникла такая же ситуация. Шадрин каким-то шестым чувством понял, что нужно выполнять все, что ему прикажут. Именно понял. Раньше он просто это знал, раньше ему хотелось выполнять, а сегодня он понял, что так нужно себя всего лишь вести. Он путался в своих ощущениях, которые ускользали из его сознания.
