Они прижались к нему и застыли, сохраняя тепло. Уснули. Логично — чем еще заняться? Он лежал и смотрел в потолок. Тишина царила — как в старинном необитаемом замке. Соседи не шумели — народ разбрелся по оставшимся помещениям второго этажа (Вадим изначально забил крайнее справа по дуге). Деловая брюнетка Жанна положила глаз на Макса Журбинцева. Не сказать, что тот яростно отбивался от «ухаживаний», но и не жарко это дело приветствовал. Не до любви как-то. Да и Жанну меньше всего волновало, по образному выражению Валюши, «вытряхивание» Макса из штанов, а хотелось, как человеку сметливому и практичному, надежной защиты. Их видели вместе — с огоньком в кулаке они вошли в крайнюю слева комнату, и Жанна для самых непонятливых громко возвестила: «Спокойной ночи», что было равносильно «Каюта занята!». Никто не расстроился — «жилплощади» хватало. Оставшиеся пятеро залегли в двух оставшихся спальнях, а кто там с кем дружил, Вадима уже не интересовало — он выходил в это время с Катей и Валюшей на улицу.
А теперь не мог уснуть — лежал, сдавленный со всех сторон, и восстанавливал в памяти события безумного дня. Холод переносить он умел. Четырнадцать градусов, ну, двенадцать — для тренированного организма допустимо. С затекшими конечностями дело обстояло хуже. Он боялся судорог. Медленно вытащил нижнюю конечность из-под колена Екатерины, а противоположную верхнюю заложил за голову. Валюша заворочалась, со стоном отстранилась и вдруг хрипло прошептала:
— Рассказать тебе сказку, дружок?
— Да спи ты, горе мое, — пробормотал Кольцов. — Сказочница, блин…
— Не хочешь сказку?.. — последнее слово оборвалось, Валюша сонно засопела.
— Мне уже рассказали сегодня сказку, — прошептал Вадим и закрыл глаза, собираясь мобилизовать на засыпание все резервы организма.
— Так это была не сказка, а занимательная документалистика, — сказала через минуту Валюша. Он вздрогнул, открыл глаза.
— Ты не спишь?
В темноте мерцали два зеленых глаза. Свободен, шеф? «Она что, кошка? — удивился Вадим, — или притворяется?» Он провел рукой по ее затылку (хоть шапку на ночь сняла).
— Я и не спала, — соврала девчонка. — Все лежала, думала… Вот как ты думаешь, Кольцов, мы переживем эту опасность, или она нас переживет? И про сказку ты ничего не сказал. Будешь слушать?
— Послушай, такси зеленоглазое, — рассердился Вадим. — По ночам должны все люди крепко спать — ты не усвоила это в трудном детстве? Или оно у тебя было настолько трудным, что прошло в стороне от телевизора?
— Несерьезный ты человек, — вздохнула Валюша.
— Кто бы говорил, — огрызнулся он; потом, правда, смилостивился (уж больно пауза затянулась). — Ладно, трави свою сказку, и спать. А на первый вопрос я тебе не ответчик.
— Жила-была девочка… — начала Валюша.
И пошел кромешный сериал. Почему она решила выплеснуть все это на Вадима? Ему и без того было тошно. Второе пожизненное проклятие (после путаницы с «Олегом»). Каждому встречному-поперечному его физиономия казалась максимально располагающей к доверительным беседам — от бича в подворотне до упакованного богача на диковинном «Хаммере» (был на днях один, в кафе подошел — полчаса жаловался на частичную импотенцию и полную прострацию). Кольцов наизусть знал все жизненные неурядицы бывших сослуживцев, соседей по подъезду, бабушек на лавочке — кто кого бросил, обманул, «оброгатил», и почему они все такие несчастные…
Девочка Валюша проживала в городе Томске. Нормальный сибирский город. Было бы хуже, проживай она без права на побег где-нибудь, скажем, на Курилах — в фанерной деревеньке под пятой дымящегося вулкана. У Валюши имелся золотой отец — начальник вагонного депо при станции «Томск-2» и абсолютно никчемная мать — пьяница, гулена и транжира. Но отец ее любил, хотя и зря. Не любил бы, остался бы жив. Когда ему сообщили об автомобильной аварии, в которой активное участие приняла его законная супруга-паразитка, разбившая спьяну семейную «Ауди» об парочку легковушек, отца хватил обширный инфаркт. Прямо в кабинете, в присутствии полчища замов. Была машина с мигалкой, больница, реанимация, кладбище. Мать, как случается с подобными людьми, осталась жива. Во всем этом нелепом нагромождении железа, крови, раздавленных тел она смотрелась очень миленько — пьяная и с шишкой на лбу. От суда мамашу отмазали, у отца имелся друг детства — гениальный адвокат.
Через три месяца у Валюши появился отчим, немедленно прописавшийся в их шикарной квартире в центре города. Какой-то коммерсант-вредитель. Но в целом веселый мужчина: если мамашка лупила Валюшу в бесконтрольной ярости специально приспособленной палкой и при этом пьяно изрыгала угрозы, то новый папашка — поначалу рукой, с веселыми прибаутками и не каждый день. Через полгода ситуация поменялась: прозрев, что единственное в их жизни несчастье — это самый противный на свете ребенок, родичи начали атаку развернутым фронтом. Валюша защищалась. Жизнь стала похожей на своеобразный спорт — где нужно как можно ловчее увернуться, успев при этом мелко напакостить.
Третий год от миллениума ознаменовался траурным событием — погибла мать. В разгар новогодней пирушки, невзирая на лютый холод, она пыталась взгромоздиться на перила балкона, совершенно забыв, что человек не птица. Реанимации не было — сразу кладбище. Через месяц отчим привел в дом новую «квартирантку»… Тут Валюша совсем запуталась. Родных вроде не осталось — по квартире бродили чужие, вечно пьяные, гнущие пальцы люди и дружно уверяли, что они имеют на это право. Много понимает ребенок? У Валюши хватило ума обратиться к подружке, имеющей маму-юриста. Легче ей, правда, от этого не стало. «Трудный случай, деточка, — развела руками мама-юрист. — Не будь они тут прописаны, проблем бы никаких. Но по документам этот мужчина твой отец («этот мужчина» подсуетился, оформив удочерение), так что терпи. Существуй у тебя близкие родственники, можно было бы побороться, ну а в данной ситуации… бог им судья, деточка».
Из родни осталась бабушка в Любимовке, успевшая к 80 годам похоронить мужа и обоих сыновей-алкоголиков, да какой-то дядюшка по материнской линии, обитающий в Гродно. Первая выживала из ума, координат у второго не имелось. А жизнь тем часом подбрасывала новые сюрпризы. Любимый отчим оказался не только специалистом по издевательствам, но и редким мошенником, «обувшим» на пару миллионов целую обувную фабрику, большинство акций которой принадлежало городскому руководству. В дом пришли автоматчики в серых бушлатах. «Через три зимы, — просветил домашних радостный майор, — отсидит как надо и вернется». На две недели Валюша осталась без отчима. Не успела она как следует прочувствовать эту невосполнимую утрату, как отчим появился. Новый. Правда, от старого практически неотличимый. Валюша уже тихо шизела. «И не надейся, — заявила ей мачеха, — со мной такой фокус не пройдет. Я человек законопослушный и буду жить вечно. И дядя Гена, с которым мы завтра распишемся. А у тебя, родная, с этого дня появятся новые обязанности…»
Ее нашли мертвой через день после прописки в квартире нового жильца. Поскользнулась, упала с лестницы. На следующий день после похорон чуть не расквасилась сама Валюша… Жуткий бомж в струпьях и нарывах подстерег на лестнице. Не врежь она ему с истошным визгом промеж пустой и зрячей глазниц, пришлось бы падать с четвертого этажа — в ствол между маршами. Как она катилась вниз, Валюша не помнила. Время было послеобеденное, моросил дождь, во дворе — никого. Думай, осадил ее голос разума, когда она, растрепанная, перебегала двор. Валюша спряталась в кустах, затаилась. Живописный бомж, хромая на обе ноги, выбрался из подъезда, зыркнул по сторонам зрячей глазницей и порулил куда-то за угол. Дома никого не было, новый родственник умотал еще утром (алиби, надо думать, делать). Валюша побежала в квартиру, сгребла документы на квартиру, метрику, сто рублей денег из загашника, натянула на себя что было приличного и понеслась по лестнице, заклиная всех богов уберечь ее от встречи с этим чудовищем. На сто рублей она и доехала до Славянки. Откуда ей знать, что нет прямых рейсов на Любимовку? Голодная, без копейки денег девочка бродила по автостанции до тех пор, покуда не подъехал импортный автобус с волшебным словом «Любимовка» под стеклом, и водитель не побрел за куревом…
