Сойдя наконец с места, Предслава направилась к обчине, где в боковой клети хранилась посуда, всякая нужная утварь и в числе прочего метла для уборки обчины и площадки святилища после принесения треб и жертвенных пиров. Лунный свет набросил на розовато-серый гранит серебристое покрывало, и ей казалось, будто она идет по поверхности молочного озера. Вернувшись с метлой и кованым совком на деревянной ручке, Предслава принялась сметать в кучу осколки черепа. Их в любом случае следует убрать, а тем более если это то, о чем она подумала… Ну, дед Даляня, упырь бородатый! Попросила ведь его как человека! Откуда княгине взять череп – она ведь не хранит у себя в ларе головы убитых мужем врагов! Думала, у волхвов уж наверняка найдется, не она же первая придумала месяц вопрошать! И что он ей подсунул? Сам не знал? Или нарочно?
Сметя осколки в кучу, Предслава тщательно собрала их в совок, стараясь не пропустить ни малейшего кусочка, даже мелкий сор из трещин камня вымела, чтобы не оставить ни пылинки. Глянула в сторону обрыва – нет, отсюда до воды не добросить, только разлетится все по склону Кременицы. Надо нести на берег.
Одной рукой держа совок с осколками, а другой опираясь на метлу, чтобы не споткнуться и снова все не рассыпать, Предслава осторожно направилась к реке. Покинула площадку святилища, прошла мимо обчин, где в дни жертвенных пиров рассаживались за длинными столами старейшины и иные нарочитые мужи Великой Деревляни, через резные ворота вышла за невысокий вал и, старательно нащупывая ногами неровности тропы, стала спускаться. Хорошо, что луна – Марина Чаша – по-прежнему щедро изливала белесый свет, и Предслава хорошо видела дорогу.
Она уже почти дошла до кромки берега и выбирала взглядом место, откуда можно высыпать содержимое совка сразу в глубокую воду, как вдруг из тьмы вынырнула человеческая фигура. Предслава вздрогнула, будто от удара молнии, ее облило разом жаром и могильным хо-лодом.
Володыня! Сердце пропустило удар, потом заколотилось у самого горла, будто вот-вот выскочит наружу, метла и совок задрожали в ослабевших руках. Мужчина, молодой и статный, рост чуть выше среднего, широкие плечи, небольшая бородка… Он все-таки явился! Гадание вышло, Марина Чаша показала ей мужа! И он стоит на земле, прямо перед женой, значит, его душа не ушла в Закрадный мир! Она взглянула в его лицо, уверенная, что узнает черты человека, замужем за которым прожила четыре года, хоть и не слишком часто за это время его видела… И вскрикнула – это был вовсе не он!
Собственный крик донесся до нее слабо и как будто со стороны – Предслава даже не узнала свой голос. А мужчина, в это самое мгновение увидев ее, тоже охнул, отшатнулся назад и едва не бросился бежать, но опомнился. В руке его молниеносно оказался меч – меч, не топор, копье или что другое, Предслава отметила это. Выставив перед собой блестящий в лунном свете клинок, он замер, не сводя с нее глаз…
* * *
Конечно, умные люди не поехали бы осенней ночью через лес, но Рулав уверял, что прожил здесь семнадцать лет и найдет дорогу к Коростеню даже с мешком на голове. К тому же было уже недалеко, и Вояте не хотелось ночевать в очередной веси – вповалку на земляном полу, где хозяйские козы будут наступать на руки и спасибо Велесу, если не ронять катышки на лица. В избах все не поместятся, в овин хозяева не пустят, а в бане ночевать – себе дороже, баенные об эту пору злее злющего: у Доброчи с прошлого раза царапины через всю щеку, а у Светлыни синие пятна на шее. Воята вел с собой всего десять человек, но у Рулава было три десятка – столько приезжих вместит не всякая весь, а ночевать под открытым небом никому не хотелось. И без того намерзлись в дальних дорогах, а гриди хоть и привычные, но тоже ведь не собаки, верно? Поэтому Воята легко поддался на уговоры Рулава, которому после годового отсутствия хотелось поскорее домой к жене, не останавливаться на третий ночлег, а проехать еще немного и добраться до Коростеня хоть затемно. Лет пятнадцать назад князь Ольг приказал прорубить между стольными городами полян и деревлян дорогу через лес, что позволило, при наличии лошадей, заметно сокращать путь: до того по рекам от Киева до Коростеня, все вверх по течению Днепра, Припяти и Ужи, добираться приходилось с неделю и больше, а теперь хватало трех дней – так же, как на путь обратно, вниз по течению. Дорогой часто пользовались, в наиболее низких, топких или грязных в распутицу местах были устроены гати, которые подновляли сами же проезжающие купцы или местные жители.
У Вояты не было причин не доверять Рулаву: тот действительно жил в стольном городе деревлян уже семнадцать лет, с тех пор как заступил в должность кормильца восьмилетнего Володыни Доброгневовича, оставшегося сиротой и единственным мужчиной в роду. В дорогах он тоже относился к людям бывалым: еще отроком Хродлейв сын Торольва покинул родной Свеаланд, много лет ходил по морям с разными вождями, пока не прибился к дружине Одда Хельги, не попал вместе с ним сперва на Волхов, потом на Днепр. Одд конунг, ставший в Киеве князем Ольгом, доверял ему: Хродлейв Добрый, которого здесь стали звать Рулавом, был его рукою и оком в Деревляни, и он же входил в число посольства, снаряженного Ольгом в прошлом году в греческий Миклагард – закреплять плоды победы. Если уж он обещал, что доведет до Коростеня и в темноте, Воята предпочитал ему верить.
Между собой они говорили по-словенски, хотя могли бы и на северном языке: оба знали одинаково хорошо и тот, и другой. Воята, хоть и считался в Ладоге потомком варяжского рода, появился на свет в Вал-городе на Сяси и считал себя скорее словенином, чем варягом. Но варягов в Ладоге от самого ее основания было столько, что кое-как их речь понимали все до последнего рыбака, а «лучшие люди», особенно имевшие варяжские же корни, общались на нем свободно.
Рулав, женатый на деревлянке, так же свободно говорил по-словенски, и только легкий иноязычный призвук давал понять, что этот язык ему не родной.
– Вот здесь все это случилось. – Шестидесятилетний, но еще крепкий и уверенно сидящий в седле варяг показал на одну из гор над Ужей, облитую белым светом луны. По дороге Воята от скуки расспрашивал его, правда ли все то, о чем он с детства слышал еще в Ладоге, и Рулав, как очевидец большинства событий, подтвердил довольно многое, хотя и не все. – Вот это – Кременица, ее еще зовут Святая гора, там святилище. А вон там – Княжья гора, там стоит княжий двор, где мы будем ночевать. Жертвы полагается приносить, конечно, в святилище, но тогда Княжья гора была обложена войском князя Волегостя и никто не мог пройти оттуда на Святую гору, поэтому принесение жертвы устроили прямо в городе, возле стены. Вон с той стороны, где ближе к реке.
Ночью Воята мало что мог разглядеть – только черные громады гор, на которых в свете луны выделялись то часть вала, то особо крупные гранитные валуны, то блеск воды внизу, но кивал. Усталые кони шли шагом, иные из гридей дремали в седлах, особенно киевские, научившиеся этому у степняков.
– И когда княгиня вырвалась, она побежала к этой стороне, к реке. Там нет ворот, и она просто встала над стеной и стала звать на помощь. В это время колдунья и князь Доброгнев догнали ее и хотели выбросить через стену. Но она ухватила колдунью за волосы, и они выпали вместе. Вон склон, по которому они катились. – Рулав показал плетью. Коня он остановил, чтобы Воята мог как следует рассмотреть это место, вошедшее в предания не только Деревляни, но и всей Русской земли
[2]
. – Если бы княгиня упала первой, а колдунья на нее, то ее дети в тот же день и остались бы сиротами, а боги получили бы свою жертву. Но колдунья при падении оказалась внизу и сразу свернула себе шею. Когда они в обнимку катились дальше к воде, она была уже мертва. Вон там они упали в воду, и там же положили тело колдуньи, когда их выловили. И на том же месте потом ее сожгли, на следующий день. Если бы было светло, ты бы сразу увидел – с тех пор там ничего не растет, даже трава и мох, и на земле видно черное пятно, точь-в-точь такого размера, как была крада. Все остатки костра потом смели и бросили в воду. Но рассказывают, что в полнолуние колдунья иногда выходит из реки и бродит здесь возле гор. Ведь она умерла, никому не завещав своих умений и служивших ей духов, а такие люди, ты знаешь, не умирают до конца. Говорят, она ходит и ищет того, кому сможет передать свою силу, чтобы умереть окончательно. В руках она держит метлу и совок, которыми сметают прах и угли крады – ведь при жизни она была Марой, то есть служительницей Мары, или Хель, как ее называли у нас дома. Теперь, как говорят, она вновь и вновь сметает свои собственные кости.
