* * *
Казалось, ее подземные странствия заняли целую вечность, но тем не менее Предславе удалось вернуться в крепость даже раньше Вояты. Когда она выбралась из лаза, в спальне Рерика было тихо и пусто, только Утушка свернулась комочком на опустевшей лежанке. Мигала готовая погаснуть свеча, но она была уже и не нужна: в оконце пробивался рассвет. Предслава погасила ее, сбросила промокшие черевьи и чулки и пристроилась рядом с внучкой беглого конунга. Но заснуть не могла: беспокоилась о Вояте, ушедшем за пределы крепости, и пыталась разобраться в своих впечатлениях. Несмотря на явную усталость, сон не шел, мысли кипели. Хельги сын Сванрад стоял перед глазами, и она не могла отделаться от чувства, что он и сейчас где-то рядом, совсем близко. Он оказался не так страшен, как она себе представляла заранее, но обладал, как выяснилось, способностью проникать в душу и не отпускать. Как и она сама, этот человек был гораздо ближе к Той Стороне, чем обычные люди, и прекрасно об этом знал. Против воли, вопреки горю и страху, которые он принес с собой, она осознавала, что думает о нем не без удовольствия. Вопреки всем обстоятельствам, в нем оказалось нечто неодолимо притягательное. В полутьме, при дрожащем свете огонька на камне, она не слишком хорошо рассмотрела его лицо, но отчетливо помнила взгляд. Там, в пещере, он смотрел на нее пристально, слегка наклонив голову, и теперь она осознала, что выражал этот взгляд, почему он так волновал, пробирая до глубины души: в нем были соблазн и вызов. Но этот человек убил своего родного брата и собирался убить отца! «На твоем месте должна была быть моя мать», – сказал он Предславе. Ей трудно было представить, чтобы в Ладоге верховодила приезжая, чужая здесь женщина-урманка, пусть даже и королева. Но Хрёрек действительно обошелся с женой не так, как того заслуживал ее высокий род. Достойно ли это кровной мести по отношению к родичам? Для Халогаланда – кто знает? Может быть, и да. Что у этой семьи осталось, кроме чести? Да ничего. Понятно, что они пойдут на все. И слава, заработанная даже самыми ужасными преступлениями, для потомков древних северных вождей все же лучше, чем безвестность и забвение рода.
За окошками, отволоченными ради летнего тепла, давно уже рассвело, когда Воята с парнями наконец вернулись – ни с чем, как и ожидалось. Они были так разочарованы, раздосадованы и утомлены, что даже не ругались, а просто повалились на пол кто где и заснули. Воята решительно подвинул обеих молодых женщин и пристроился с краю возле Предславы, крепко обняв ее, будто хотел быть уверенным, что уж эта никуда не денется. Она еще раз порадовалась, что успела вернуться раньше, и он ничего не узнает о ее ночном подземном путешествии. И постаралась незаметно отодвинуть от него подальше свои холодные ноги, завернутые в край одеяла, чтобы он не стал спрашивать, где она их промочила.
Ведома и Льдиса немало удивились, когда поутру, явившись менять Рерику повязки, обнаружили на его лежанке только сладко спящую Предславу. К тому времени Воята уже ушел к дружине, а Утушка, проснувшись раньше всех, благоразумно ускользнула и отправилась в дом отца, тоже расположенный в крепости, предоставив Предславе объясняться со старшими. Предслава заснула, сама не заметив как, совсем незадолго до этого, а когда проснулась, то первым делом вспомнила события ночи. Нет, этого не может быть, это все ей приснилось!
– Ты что тут делаешь, подруга? – Над ней стояли изумленные Ведома и Льдиса. – Рерик-то где?
– Унесла его лиса… – Предслава подавила зевок, повторяя вчерашний ответ Утушки, – за темные леса… За высокие горы, за быстрые реки. Не беспокойтесь, матери мои! – Она села и взялась за растрепанную голову, скручивая отросшие волосы комлем и нашаривая рядом снятый повой. – Не надобен нам пока Рерик. Мне сейчас другое нужно…
– Да змей-то уполз!
– Что? – Предслава вскинула голову.
– Снялось войско и ушло назад к Дивинцу! Вот, как рассвело, спустя немногое время. Сами снялись и ушли! Отцы думают, может, на их корабли напал кто?
– Нет, не напал! – Предслава, не выражая удивления от этой новости, потерла глаза. Все-таки ей это не приснилось. – Он ушел… у нас перемирие. Он будет говорить с нашими хёвдингами через несколько дней. Но для этого мне нужно…
– Что? Ты что-то знаешь? – Ведуньи переглянулись. Ни о чем таком руны прабабки Оловы их не предупреждали.
Но не успела Предслава ответить, как вновь отворилась дверь и вошла Олова-младшая с каким-то свертком в руках.
– Вот, я принесла! – Она устремилась прямо к Предславе, сидящей на лежанке, и вывалила ей на колени груду блестящих разноцветных лоскутов. – Это же тебе нужно? Гневашка говорит, тебе нужны лоскуты шелковые, от этого, говорит, наше спасение зависит. Бабы все уже по ларям полезли, кто шелковое что шил. Вот у меня от Светлушиной рубахи осталось и от отцовой шапки кусок… Если мало, еще могу у той корсуньской рубахи рукава подрезать, что отец еще при твоем деде Домане привез, а то больно длинны. Но зачем тебе? Сколько живу, а на шелковых лоскутах ворожбы не видала! У деревлян научилась?
– Это особая новая ворожба! – с важностью ответила Предслава, но потом не выдержала и рассмеялась.
И впрямь ведь: доверяясь своему предсказанию, Гневаша принесла ей несколько лоскутов золотистого и изумрудного шелка. Сказала, будет нужно. И правда – понадобилось! Ей нужно сшить шелковую рубашку, которая послужит выкупом если не окончательного мира, то хотя бы перемирия, но ведь и оно сейчас Ладоге жизненно необходимо. А поскольку Хельги сын Сванрад следует по стопам Одда Хельги, но своим собственным путем, то и рубаха ему нужна особая – лоскутная, как и подобает живущему на грани Того и Этого Света.
Предслава смеялась и смеялась, не в силах остановиться; из глаз потекли слезы, намочили пряди свесившихся на лицо волос, и она вытирала их ненадетым повоем. Три тетки-ведуньи, догадавшись, что их молодая старшая жрица уже своим путем получила объяснение всех этих странностей, постепенно начали смеяться вместе с ней; они хохотали, сгибаясь пополам и хватаясь за животы под расшитыми завесками, звеня серебряными заушницами на кичках, охая и вытирая слезы. Селинег, сунувшись было в покой посмотреть, что за шум, как ошпаренный выскочил назад в грид. Вид четырех старших ладожских жриц, заходящихся в безумном хохоте, будто одержимые духами, напугал его, как случайно подсмотренный колдовской обряд. А женщины никак не могли успокоиться. Хоть всю жизнь учись и привыкай, но нельзя привыкнуть к тому, что ветры иного мира дуют через твою душу.
* * *
Оповещенные Гневашей, женщины из состоятельных ладожских родов несли Предславе шелковые лоскуты: по кусочку размером с ладонь, по полосочке шириной в три пальца, оставшиеся после отделки рубахи или нарядного плаща. Самые большие были длиной в локоть, и эти Предслава и Утушка отыскали в ларях воеводской и ярловой семьи. Три дня Предслава усердно трудилась, сшивая лоскуты между собой, чтобы получились два полотнища стана шириной в локоть с небольшим и длиной в два с половиной; снимать мерки в пещере она не стала, но, вспоминая фигуру Хельги, надеялась, что не слишком ошиблась. Рукава удалось сделать из целых кусков, но разноцветные: один из белого некрашеного шелка, очень старого, пожалованного бабкой Велерадой и пожелтевшего от времени, а второй из совсем нового, ярко-синего, из запасов приданого Маловы. Всего, как потом подсчитала Предслава, на рубаху ушло сорок три лоскута, отрезанных от двадцати разных кусков шелка. Поистине, со всего мира собирали этот выкуп!
