«Что из города, построенного моими руками, меня прогонит собственный родной сын», – хотел он сказать, но постыдился. Впрочем, Велем и сам все понимал. Хрёрек сын Харальда прожил бурную жизнь, как и почти все его знатные предки. Не раз ему приходилось терпеть поражения, сниматься поневоле с насиженного места и искать другое. Но это, последнее изгнание было горше всех и сопровождалось невосполнимыми потерями.
– А как же месть? – так же напористо спросил Велем. – За сына?
– Как я могу за одного своего сына мстить другому своему сыну?
– Он тебе уже не сын. Он называет себя Хельги сын Сванрад. Вон, Воята сам слышал. – Велем оглянулся на сестрича. – Он отказался от тебя и твоего рода. Потому и на брата руку поднял, что братом его больше не считал. Какой же он тебе сын? Волку лесному он сын! И ты за Хакона ему мстить должен, как волку бешеному! я с тобой буду. И у меня сын погиб, у нас с тобой месть теперь общая.
– Нет. – Рерик осторожно вздохнул, чтобы не потревожить рану, и тихо, но твердо покачал головой. – У меня в Альдейгье ничего больше нет. Даже мести. я еще не рассказывал тебе, был слишком слаб. Но я видел сон, в котором норны резали мой жребий на коре Иггдрасиля. Они сказали… долго пересказывать все… но они сказали, что я погибну, если останусь в Ладоге. Но если я уйду на новое место и там начну все сначала, то норны обещали мне не только выздоровление и жизнь, но даже новую семью и продолжение рода, память о котором останется в веках. Только дурак, будто баран, может биться лбом в дерево, пока не разобьет голову. Я… мне еще дорога моя старая седая голова. Пусть я не слишком удачливый человек, но я… еще недостаточно стар, чтобы искать смерти, пусть и славной смерти в бою. Только смерть от руки родного сына и мне чести не сделает. я не вернусь.
– Не вернешься, значит? – Велем насупился, и Воята видел, что вуй с трудом сдерживается, чтобы не заорать на раненого. – Ты, стало быть, тут будешь кости греть, а мы там сами с твоим выродком разбирайся?
– Ты сам сказал – Хельги больше не сын мне. Он отказался от меня, и мне ничего не остается, кроме как отказаться от него.
– А Хакон? От него ты тоже отказался, старый ты… – Велем с усилием стиснул зубы, чтобы не выругаться.
– Я отдал бы жизнь, если бы мог этим воскресить его. Но Хакона мне не вернет ничто, никакая месть, ни… сами боги. я могу мечтать лишь о том, чтобы произвести на свет нового сына и дать ему имя Хакон.
– О новом сыне он мечтает, старый пень! – рявкнул Велем и вскочил. – На ноги встань да меч возьми, вот тогда будешь мужик! А у него, гляди, ноги не стоят, а хрен уже в кровлю упирается!
– Я только хотел…
– Плевать мне, что ты хотел, навья кость! Твой он сын или не твой – за тобой он пришел! За твоей головой! А ты в кусты! Устоять против него не смог – обделался и бежать! Ну и валяйся теперь в дерьме, как корова дохлая! Пес ты смердящий, а не князь! Тьфу!
Плюнув, Велем схватил шапку и стремительно вышел, еще прежде, чем возмущенные Гудрёд и Твердята вскочили с мест. Воята кинулся за ним, даже не смея напоследок взглянуть на Рерика: и в страшном сне бы не привиделось, чтобы воевода сказал ему такое. Такие речи сами по себе могут служить основанием для кровной мести. Велем легко загорался, но был человеком умным и научился с возрастом сдерживаться, однако сейчас и его душевные силы были подорваны гибелью Гостяты и опасностью для Ладоги, его родины, его дома, где осталось все, что было ему дорого. И тот, кому надлежало стать в этой беде первым союзником, его предал! Дело было не в ранах – от ран оправляются. Дело было в том, что Рерик утратил волю к борьбе. Он, в котором Ладога пятнадцать лет видела свою защиту и опору! И правда, несчастливый человек – от чужих сколько лет отбивался, а от родного сына копьем мало что не в сердце получил…
Но у Рерика в лице ничего не дрогнуло. После удара, который нанесла ему сама судьба, все остальное казалось не страшнее щекотки.
А Велем, выйдя на воздух, уткнулся лбом в бревенчатую стену и несколько раз со всей силы ударил по ней кулаком: а сил в сорокалетнем воеводе было еще столько, что старая изба, казалось, содрогнулась. Потом он обернулся, увидел рядом Вояту и вдруг стиснул его в объятиях – и тоже с такой силой, что парень охнул. Но стерпел. Ему самому было жаль двоюродного брата, с которым вместе росли, первого товарища по играм, обучению, гулянкам и ратным походам. Жаль было и Велема, который, по сути, заменил ему отца. А теперь Вояте предстояло заменить ему сына – во всем.
Глава 7
Велем вернулся в Словенск настолько злой и разочарованный, что в этот день ни с кем больше не разговаривал. Больше всего ему хотелось немедленно уехать, но он не мог этого сделать: как вернуться в Ладогу, где ждет Хельги, без Рерика? Восхищаясь племянницей Предславой, которая сумела выторговать у змея урманского хотя бы перемирие, он понимал, что в дальнейшем спасение Ладоги от очередного разорения зависит от него. Рерика нужно было привезти, волей или неволей, живого или мертвого. Взбешенный Велем уже был бы рад и мертвому и в душе пожелал тому подхватить огневицу и скончаться поскорее. Уж коли метил сынок ему копьем в грудь, так бил бы как следует!
Назавтра воевода поостыл и начал прикидывать, долго ли еще Вышеслав намерен оказывать беглецу гостеприимство если не в своем доме, то на своей земле. Ведь если Вышеня откажет Рерику в поддержке, тому просто ничего больше не останется, кроме как вернуться в Ладогу и попытаться отвоевать утраченное либо погибнуть. Куда еще он мог деться? В Киеве живет Одд Хельги, брат королевы Сванрад, но едва ли он будет рад свояку, из-за ненависти к которому погибла сестра, а один из племянников убил другого. Не начинать же заново скитаться по морям в поисках лучшей доли – на середине шестого десятка поздновато.
Велем даже хотел поговорить об этом с тестем, но Вышеня, как назло, куда-то запропастился.
Где он был, выяснилось еще до вечера. Прибежал мальчишка и позвал Вояту выйти – дескать, поговорить с ним хотят. Удивившись такой таинственности – кто это хочет с ним поговорить, не имеющий доступа в дом старейшины? – Воята тем не менее последовал за мальчишкой, который привел его к берегу Волхова. Здесь тоже росли ивы, и одна из них, судя по утоптанной земле вокруг, служила молодежи местом свиданий: толстые стволы изгибались над землей, образуя несколько удобных скамей, а деревья, буйство летних трав, откос берега и кусты защищали его от глаз со стороны.
И здесь, к своему удивлению, Воята обнаружил Унемилу. Ильмерьская Огнедева была так разгневана, что даже вчерашний случай, когда они с Воятой чуть не утопили друг друга в ручье, не шел с этим ни в какое сравнение. И хотя теперь ее рыжие волосы были опрятно заплетены в косу, а голову украшала тканка, в ней снова пробудилась яростная и дикая русалка.
– Заберите его Ящеру в зубы! – вместо приветствия воскликнула она, увидев Вояту и даже устремившись ему навстречу.
– Кого?
– Хрёрека вашего, шишка лысого! Заберите его, отдайте головнику тому, пусть он хоть живьем его сожрет, только чтобы его тут не было!
