Сидит староста да бороду косматую оглаживает.
— А раз так, то не выбраться вам без нашее помощи…
И замолчал.
— Чего ты хочешь?
Арей локти на стол поставил, наклонился, точно желая старосту забодать. Оно ж, может, коль роги были б, и забодал бы, но и без рогов вышло так, что староста улыбаться перестал.
— Так это… добрый господине… не серчайте, коли чего не так… я человек простой и по-хитрому не умею… мы туточки магиков давненько не видывали… и вовсе людей не видывали… никто к нам не забредает, никто…
— Девок оставьте…
Голос у Старой Ольхи ныне сделался скрипуч, немощен, и сама она шла, опираясь на клюку, подволакивая ноги. И гляделася такою трухлявой, что дунь посильней, и рассыпется пеплом. Да только не поверила я этой слабости, помнила и взгляд ее ясный, и то, как споро она с костяным черпаком управлялася.
— Бабушка, — староста вскочил и, подхвативши старуху под локотки, на лавку усадил. Подпихнул с обеих сторон подушки, чтоб сиделося сподручней, — что ж вы гостей наших путаете…
— Пуганые они, не видишь разве? — отмахнулася старуха. — Выведу вас… куда хотите, туда и выведу, хоть к самому цареву терему, а то и в покои могу…
И как-то разом поверилося, что и вправду сумеет Ольха, коль понадобится, то и к терему, и в Акадэмию, и к краю мира, с которого плюнуть в мировую бездну можно…
— Подумайте, касатики. — Она ныне глядела не на Арея, но на Илью, и тот хмурился, плечи расправлял, да все одно гляделся несерьезным. — Дело-то у вас ныне государственной важности…
Она подхватила желтым когтем белужью икру и палец в рот сунула, посмоктала да выплюнула.
— Дело тайное, непростое… за такими делами многие головы летять… а порою и смута приключается. — Ольха прикрыла глаза, да только мнилося мне, что видит она все и сквозь пергаментные, иссеченные морщинами веки. — Хотите, скажу, что случится, коль не дойдете вы?
— Нет.
— Обоз тот, который в деревне своей бросили, сгинет меж Новоельнею и Калинковичами, там леса густые, снега глубокие. И с того обозу уцелеет лишь один человечек, который и расскажет, как напали на боярскую усадьбу лихие люди, как повырезали всех… и боярыню с ея сыночком любым… и еще в Барсуки наведаться хотели, да только поспели царские стрельцы…
— Не поверят.
— Может, да только пока проверять будут… туда путь, обратне… и магики поедут не из последних, а те, что в Акадэмии останутся…
Она и вправду говорила, что видела. И от каждого слова страшно становилося.
— …разве всем им верить можно? Вот и случится беда-несчастие… погибнуть ваши царевичи… да и вы, касатики… некому упредить царицу будет об опасности… там, глядишь, и у нее, сердешное, от этаких известий душенька треснет да и вытечет вся. А телу без души жизни не будет…
Ольха сунула палец в икру, поковыряла, и на миг почудилося мне, что вовсе это не икра, а яйцы мушиные, до того мерзотно сделалося, не ведаю, как не опозорила всех.
— Царь же давно здоровьем слаб, отойдет на радость многим. И посядут бояре судить да рядить, кому на царствие идти… конечно, не срядятся, потому как кажному охота буде на трон сести. Смута начнется… а там и азары подоспеют. Оне-то в силе… поведет их словом кагана молодой Кеншо-авар… и захлестнет волна азарская Росское царствие, умоет кровью людей простых. Многие тогда в землю полягут, а еще больше — в полон уйдут. Исчезнут вовсе земли росские, но станут азарскою вотчиною… вот что случится.
Она глаза открыла.
Пустые.
Черные.
И будто бы сама ноченька скрозь них на меня глядит, спрашивает, на что я готова за ради земли родное? Остаться в клятой деревне?
— Я же вас выведу тропами летними, заговоренными. К утрецу у столицы будете. Голубей пошлете, упредите обозников… да и все переменится. Две девки — разве высокая цена за спасение всех земель Росских?
У кого спросила?
Ильюшка голову повесил. Лойко тож в кружку пустую глядит, будто выглядывает, правду ли Ольха поведала. И хочется ей верить, и не хочется.
И страшно.
— Нет, — сказал Арей, поднимаясь.
— Ты чужак, — Ольха усмехнулась, — не тебе решать…
— Нет. — Лойко покачал головой и Станьку приобнял. — Не бойся, мышка, никому я тебя не отдам… обещал ведь…
— Нет, — тихо произнес Илья. — Спасибо, бабушка, что позволили нам за полог заглянуть, только… матушка моя, пусть продлятся дни ее, заповедывала мне черными путями ходить. Не приведут они, говаривала, туда, куда надобно, а ежели и приведут, то не на счастие.
Думала я, теперь-то уж точно разозлится старуха, а она с лавочки поднялась, с кряхтением, тяжко, да только старосту, что помогать кинулся, рученькою остановила. Обошла Старая Ольха и скамью, и стол праздничный, передо мною остановилася.
И вот диво, она мне и до плеча-то не достанет, а глядит… будто бы сверху вниз глядит, как давече глядела царица.
— А ты, девка, что скажешь? — И в глазах ее ярких видится мне все сказанное.
Вот обоз ползет по лесной дороге, и дремлет на облучке некромант. Притомился, бедолага, что с упокойниками, что с нами… дремлет и не чует, как просыпается нечто, то самое, чему имени я не ведаю.
Как выползает оно, расстилается туманом под копыта конские. Голодно. Изранено. Зло. И кони упрямятся, им неохота ступать на этакую дорогу. Да только старшой не привык к пустым страхам, он привстает на стременах да в лес пялится, долго пялится, до самое рези в глазах.
И ничего не видит.
То, безымянное, умеет таиться, пусть и тяжко ему.
Оно посылает некроманту сон, муторный да глубокий, а потому сам он, покосившись набок, валится в телегу, к покойникам. А возница, оглянувшись, поспешне отворачивается.
Слишком он боится некроманта, чтобы помочь.
Да и нужна ли помощь?
Спит человек, а что с покойниками, так то выучка такая… может, с покойниками некроманту и уютней. И старшой чует неладное, да не поймет, где неладно, головою качает.
Поднял бы мага, да…
Не велено трогать. Не в его праве… и неужто, ежели б и вправду опасность была б, то уснул бы? Хоть и богопротивное занятие себе некромант выбрал, а все не дурак…
Старшой поднимает руку.
И стрельцы, встрепенувшись — их тоже дрема коснулась самым краем — потянулись к лукам. Тетивы накинули, стали тесней друг к дружке… этак им никакая опасность не страшна. Да и что за тревога? Лес вот вокруг, звонкий прозрачный осинник. Такой наскрозь видать. И был бы в том лесе ворог…
Знать, мнится старшому.
И тот, матюкнувшись, — майся предчувствием аль нет, а ехать все одно надобно, — первым ступил на тропу. Конь его верный споткнулся да выпростался… и иные кони… а лес стоял.
