— Не далее как вчера был я премного впечатлен вашею статью и красотой. — Кирей вновь поклонился, но уже иначе, видать, этак азары друг друга привечают. — И потому, сударыня Зослава, желал бы я выказать мое к вам безмерное уважение.
И сверток протянул.
— Что это?
— Подарок.
Экий шустрый… вчерась увидел, а сегодня ужо и с подарком. И вот как мне быть? Взять аль нет? Ежели не возьму, обидится… сам ноне рассказывал, какие азары горделивые да спесивые, и чуть чего — драться лезут. Устроит мне тут дуэлю, а я только-только в комнате порядки свои навела.
Взять… а не решит ли, что с того подарку я ему обязанною буду?
Нет, в Барсуках-то у нас всякие девки встречалися, были и такие, которые охотне подарки принимали, что от наших хлопцев, что от чужих, да только Зося Берендеева — не вертихвостка какая, которая всем улыбается, а никому в руки не дается…
— Нет, — я покачала головой. — Уж прости меня, Кирей-ильбек, однако же…
— Не спеши, сударыня Зослава. — Он рукой махнул, речь мою обрывая, будто нить. — Это от чистого сердца дар. И коль тяжко тебе будет просто принять его, то после отдаришься.
— Чем?
— А чем захочешь, — оскалился он, клыки показывая, и глаза этак ярко-ярко блеснули. — Я парень небалованный…
Ага, я так и поверила…
— …с меня и поцелуя доволи будет…
— А в лоб?
— Целовать в лоб? — Он нахмурился, а после рассмеялся. — Верно, ты, сударыня Зослава, не знаешь нашего обычая. В лоб мужчину лишь жена законная целовать может. Но ежели я тебе по нраву пришелся…
— Не целовать. — Я покачала головой: ишь чего удумали. Все-то у них не как у людей. — Дать в лоб. Могу. Дрыном.
Подумалось, что дрын мой остался у наставника.
— Или так… кулаком…
Кулак я ему показала. А что, знатный он у меня, мало меньше, чем у кузнеца нашего… мы с ним еще в том годе на кулачках мерились, так я победила.
Азарин же не испугался.
Расхохотался только.
— Веселая ты женщина, сударыня Зослава. Мало таких в вашей стороне…
— А в вашей?
Он пожал плечами:
— Не знаю, давно там не был. — И вновь поклонился. — Подарок возьми. Пригодится. А то не дело это, когда над товарищем смеются…
И только когда ушел, поняла я, о чем Кирей баил.
В свертке — не утерпела я, взяла, не оставлять же было подарок за порогом, да и любопытство меня мучило нещадно, хотелось узнать, что же там такого, — нашлись шальвары из ткани тонкое да прочное. Только у азар такая и есть. Видела, как на рынке подобною купец торговал, баил, будто бы сносу ей нету, в жару холодит, в холод греет… и сама-то красоты неописуемой, будто бы и красная, что маки, и тут же — рыжая, огненная, а вот иначе чуть повернешь — золотом солнечным отливает…
Стоит денег безумных.
А Кирей ее на шальвары.
И на рубаху с рукавами широкими, на завязках. А поверх рубахи да шальвар — безрукавка из оленьей мяконькой кожи… и сапожки еще… все-то новое, необмятое.
Дорогое — страсть.
Возвернуть бы надобно, но… как, не примеривши-то? Я и решила, что скоренько на себя прикину, авось еще не сядет, тогда и верну…
Не вернула.
Хотела… вот от сердца отрывая, хотела, ибо разумела, что за этакий подарок не скоро отдариться сумею, если сумею вовсе. А обязанною себя чувствовать — не люблю. И пусть хороши шальвары, свободны да лежат так, что сперва и не понять, шальвары то аль юбка хитрая. И пусть рубаха мягка, а жилетка — крепка, сапожек же и вовсе на ноге не чую, но…
Негоже девке да от случайного знакомца этакие подарки принимать.
Арей отговорил.
Ему и взгляда хватило, чтоб понять все. Я-то дареное не прятала, да и чего таиться-то? Он же глянул, дернул так плечом, будто свело его, и сказал:
— Кирей постарался?
— Отдам. — Мне вдруг стало стыдно: что обо мне подумают-то? Нет, что замуж мне охота, так я не скрываю, но вот чтоб прям так охота, чтобы за первого встречного, то нет…
— Не стоит.
— Почему?
Он руку протянул, будто бы желал шелк азарский пощупать, но не коснулся.
— Если женщина возвращает подарок, значит, мужчина не сумел ей угодить. Второй получишь. А потом третий… и так пока не примешь.
— Надо было сразу отказаться?
Арей плечами пожал, мол, может, и надо было, да только не его то дело.
— И как быть?
— Отдарись.
— Чем?
Нет у меня ни золота, ни даже серебра, ничего иного, годного в дар, чтоб равный был.
— А чем хочешь… вон, ленту для волос сплети.
И верно, волосы-то у Кирей-ильбека густые, черные, и ленты нынешние их не держат. А я знаю одну заговорку простенькую, которую девки барсуковские пользуют. Небось, больше не растреплется.
— Только… красного не вплетай.
— Почему?
— Красный — это невестин цвет… Синее дарят друзьям. Зеленое и желтое — близким друзьям или родне. Или побратимам еще… а вот красное — это или девице, которая по нраву пришлась, или жениху.
Нет… жениха мне такого не надобно.
Синяя, значит… а что, если лазоревым да по темно-синему узор вышить, оно и красиво выйдет, и со смыслом…
…две ленты, только вторую желтым да по синему. Может, Арей и не близкий друг мне, да только единственный, кого и вправду за друга почитаю.
— Арей…
— Да?
— А ильбек — это по-азарски «господин»?
— Наследник… он старший из сыновей. Только все одно не позволят ему на белую кошму сесть.
А он не отступится от своего… и жаль стало Кирея.
ГЛАВА 18
О хитростях медитации и некоторых последствиях
На меня плыл пирог… расстегай с рыбою… и небось, сальца подкопченного в рыбу кинули для жирности и аромату. Пирог не спешил, плыл медленно, поважно, будто бы ладья крутобокая. А река из квасу-то белого знай плескала волной на кисельный бережок. И от этакого зрелища невиданного в животе моем заурчало, напоминая, что завтрак был давно, а обеду стараниями наставника нашего мы пропустили.
От урчания я и проснулась.
Глаза разлепила, дабы аккурат перед собой узреть Архипа Полуэктовича, который присел на пол, подпер подбородок ручищей да и глядел на меня.
— Что, Зосенька, — поинтересовался этак ласково-ласково. — Не дается тебе медитация?
Я лишь вздохнула.
Ото ж… не дается… и кто этую мучению придумал? С дорожкою, вон, и то легше. Там все понятненько, бежишь себе, ногами грязюку месишь, скачешь по камушкам не то оленухой молодой, не то коровою, что белены объелась, — я подозревала, что второе мне ближе. А тут… сидишь, ноги скрутивши — у меня по первости от этакого скруту ныли страшно — и глаза закрывши, пытаешься отыскать в себе внутренний источник силы, а отыскавши, раскрыть его и достичь некоего внутреннего равновесия с собою.
