— Как скажете, царица-матушка. — Я поклонилася, не по книге, а как бабка учила, поясным поклоном.
И пошла на лавку.
Вона, местечко пустое рядом с царицыным крестлицем имеется, аккурат как для меня сбереженное. Царица же в мой бок и не глянула. Шла она, опираясь на руку Кирееву, а он, к голове ее склонившись, сказывал о чем-то…
— Куда лезешь? — зашипела круглолицая боярыня сквозь сомкнутые губы.
И как это у нее вышло-то?
— Сюды. — Я на местечко пальцем указала. — Рукодельничать…
Боярыни загомонили.
А некоторые, небось, от гнева праведного, ажно с лавок поднялися.
Не, ну аккурат куры! И раскудахталися, руками замахали, знай, рукава-то пляшуть. И чего разошлися? С Того, что царица туточки мне сидеть велела? Аль попросту что вышла она?
Куда?
Я и не приметила.
Рынды вона осталися, стоять, глаза пучать для пущее важности, в бердыши вцепилися, а на лицах их мука нечеловеческая. И мнится мне, что будь их волечка, порубали б боярынь этих на раз.
Те же кривятся, обступили меня, тычуть пальцами. Платье щупають, жемчуга считают. Серьги, когда б позволила, с ушами оторвали б, чтоб поближе глянуть. А после разом будто бы интересу утратили. Разошлися по лавкам, расселися. Не все, некоторые подле меня осталися стоять. Беседу начали.
И главное, громко так говорят, про меня, а так, будто бы меня туточки и нету.
— Божиня помилуй… где он ее выкопал? В каком стогу?
— Маменька, родненькая, а что ж это теперь бу-у-удет, — тоненько завыла молоденькая боярыня, однако же опосля ласковое материной оплеухи примолкла.
— Ничего не будет, Фроська. Нехай себе невестится, а оженится с тою, на кого матушка-царица укажеть, — ответствовала боярыня статей немалых. Грузна была да животом обширна, когда б не годы ея, подумала б, что брюхатая.
— Может, и так, а может, иначе… — произнесла другая, худощавая, в жемчужное шапочке да с лицом набеленным. И белила клала на то лицо густенько, аккурат как мы известку на печной бок.
— Вот чего ты, Брусвята, городишь!
— Маменька…
— Не слухай ее, Фроська, не будь дурой…
— Так ведь азарин-то не под царицыною рукой ходит, вольный он… на ком захочет, на том и женится…
— На холопке?
— Если будет его такое желание.
— Ма…
Фрося смолкла и голову в плечи вжала, только всхлипнула жалобно, да маменька ейная этого всхлипу то ль не услыхала, то ль попривыкла ужо.
— А ведь, Любавушка, — задумчиво произнесла третья боярыня, которая и в горнице шубейки не скинула, так и стояла в соболях, — ежели подумать, то лучше холопка, чем твоя Фроська…
— Что ты говоришь такое, Глуздовна!
— А то и говорю… правду… зачем азарину твоя перестарка!
— Да ей только двадцатый годочек пошел!
— Ма…
— Фроська, смолкни! Вона, поглянь, какая красавица…
Боярыня и вправду была красива. Телом обильна, особенно спереди, а задом она не повернулася, но мыслю, что тож достало. Лицо ее, круглое, что тарелка, набелили щедро, нарумянили. Бровки подвели сурьмою. Губы — вишневым цветом.
На волосы вздели венчик с каменьями. В уши — серьги вида преудивительного, с колокольцами.
— В самым соку…
— Ага, только сок этот, — заметила Глуздовна, — уж прокисать начал… долго ты ее в невестушках держала. Вот и передержала.
— Все равно по мойму будет! — боярыня Любава ножкою топнула. И Фроське еще одною оплеухой одарила, от которое венчик на самый Фроськин лоб съехал. — Небось, царица мне обещалась…
— А она всем чего-нибудь да обещалась. — Глуздовна рученькою махнула, этак поважно, я аж моргнула, а ну как и вправду вылетят из рукава косточки птичьи, и ладно, ежель лебедями белыми обернутся, но ведь и по лбу могут.
По лбу косточкою я не хотела.
— И не понимаю я твоего желания с азарином породниться… или больше женихов подходящих не осталось?
— Много ты говоришь, Глуздовна, да все без толку…
Вот стою я посеред боярынь, слухаю их разговоры пустые… змеи и те друг дружку без причины не жалят. А эти только и гораздые кусаться.
— …мне только пальчиком поманить, и мигом слетятся.
— Так что ж не поманишь?
— А может, хочу, чтоб моя Фроська царицею стала…
Фроська потупилася, и сквозь белила на щеках ее румянец проступил, густенький такой.
— Тогда тебе не азарин нужен… тем более, что жить ему осталось недолго…
— С чего ты…
Любава на меня покосилася, да видно, решила, что глупа я, как и положено сие холопке. Оно ж свыше заповедано, чтоб боярам разумными быть, а холопам — глупыми, ибо коль прибудет в холопах разума, то и скинут они власть боярскую, сами собою управлять станут.
— Слег старый волк… зато волчат полное логово… и волчица не позволит их тронуть…
Ишь, загадка хитромудрая.
— Мам, об чем она? У нас волки завелися?
— Еще какие… один от ожениться вздумал, — зашлася смехом Глуздовна. — Только покойники свадьбу не играют.
И на меня глянула. В глаза самые, будто упредить хотела… полыхнули зеленью колдовской очи боярыни, да и погасли. Отвернулась, потерявши интересу что ко мне, что к беседе энтой.
— Мам…
— Потом объясню, Фросюшка… а помнишь братца моего двоюродного? У него сынок есть… ой, собою хороший…
— Царевича хочу… — заныла Фрося. — Ты казала…
— А теперь кажу, что не надобен нам царевич. Сама подумай, донечка, заберет он тебя в седло, увезет в степь далекую…
Фроська носом шмыгнула.
— От тятеньки, от маменьки… от подруженек твоих сердечных…
— Совсем увезет?
— А то… на вот, петушка скушай. — Петушка на палочке боярыня из рукава вытянула, о рукав же атласный и отерла. — Глянь, какой славный. Сам красен, хвостик золоченый…
— Дай…
Фрося петушка лизнула, язык для того вываливши вовсе не по этикету.
— Все одно царицею быть хочу! Азарскою! Ты сама говорила, что он любить меня станет. И на ковер посадит…
— Так ковер и тятька нам купит. Мы попросимо, а он и купит… будем сидеть, пока до дыр не просидим. А азары…
Боярыня смолкла, пытаясь найти аргументу.
Я и решила сподмогчи. Не все столпом стоять.
— Он и на тебе жениться может, — сказала так, на Фросю с петушком глядючи. — Азарам можно.
— Да?
— Ага. Я буду первою женою. Ты второй. А третью мы ему сами выберем…
