Колечко он вернул.
И серьги мои.
Ох же, лихая душа! Я слышала про то, что на ярмарках ворья множество и что беречься надобно… умные-то люди кошели зачаровывают, иль просто привязывают на ремешок из шкуры угря, в соке темнокудля томленое, этакую не разрезать ни ножичком, ни монеткою точеной.
— К шести годам я на дело ходил наравне со взрослыми. До серег, конечно, не дотянулся бы, а вот колечко с пальчика на лету снять, да так, чтоб девка не почуяла, это запросто.
И верила я охотно.
На ярмарках воров ежель ловили, то били, пока живые, а после и к столбу ставили, и кажный честный человек мог в такого кинуть что гнильем, что палкою… так оне и стояли.
Говорили, что иных, когда ловили не по одному разу, палками правили.
Руки секли.
У Еськи обе да целые. Его счастие. Небось, спина, шрамами разукрашенная, это одно. А вот руки… без рук человеку тяжко.
— Меня сам Микош Легкорукий учил, известный в своих кругах человек. И я гордился этакою честью. А что, Микош хорошо жил, мало хуже боярина… Все-то его боялись, все-то ему кланялись. Ел от пуза. Пил вина, сколько хочет… золотыми рублями направо и налево сыпал, и никто-то ему не указ. Стражники-то царевы боялись на воровскую слободу нос совать. Вот и думал я, что подрасту и сменю Микоша… а что, там-то быстро, ножа в бок — и гуляй, новый хозяин…
Я только головою покачала на этакое непотребство.
И ведь ничегошеньки не спрашваю, сам сказывает… надобны мне энтие чужие тайны, и без Еськиных столько набралося, что впору заместо огурцов в бочках солить.
Только от огурцов всяко пользы больше.
— Попался я по собственной дури. Захотелось учинить чего-нибудь этакого, чтоб прославиться, чтоб заговорили обо мне… вот и рискнул кошеля стянуть у боярина одного. Боярин-то больно гордый был, пузо — что бочка, шуба до пят. Шапка бобровая с перевязью… идет, плеткою помахивает. Нищим сыпанул серебра не глядючи… ну я и шмыгнул. Думал, скоренько кошель срежу. А только тронул, как меня и скрутило. Зачарованный был и…
Еська руку на стол положил да в ладонь свою пальцем ткнул, тогда-то и заприметила я не то звезду, не то кляксу под кожею.
— Если б не мой дар, то и вовсе рука отсохла б, а тогда мне почудилось, что в кипяток ее сунул. Пока очухался. Пока назад, а меня уже за шкирку и держат… боярин тот гневается, слюною брыжжет… а ему все кланяются до самой земли. Он-то и велел меня пороть, чтоб иным неповадно было. На земле-то и растянули… я терпел, сколько сил было, потом выл… да разве ж вырвешься… после и вовсе… думал, все, конец пришел… а туточки она ехала… и услышала, стало быть… и велела меня отпустить. Боярин тот не хотел, кричал, что воров развелося царскою милостью… правда, как сказал это, так и осекся разом.
Оно и правильно, этакое слово не то что до порки, до плахи доведет.
— После еще кланялся в ножки, прощения просил. Только… — Еська облизал сухие губы. — Глаза у него все одно волчьи… такие, как у Микоша… я-то Микоша хорошо знал. Он веселый-веселый, а чуть что не по нраву, то и махнет рученькой. А в рученьке той монетка с краем наточенным, горло получше ножа вскрывает.
Страх какой… но сижу.
Слухаю.
Пряника грызу.
Еська же чаек прихлебывает и сказывает дальше:
— Тогда-то я смолчал… только и думал, хватит ли мне силенок в нору уползти. А она велела своим… при ней много народу было, всегда много, так уж положено… велела меня в возок отнесть. Представляешь?
Я только головою покачала, потому как представить диво этакое было неможно, чтобы сама царица… ладно, что пожалела она дитя, которое до смерти били, но чтоб в свой возок…
— И старику велела сесть… а тот старик… он царице и говорит, что, мол, совпадение просто. Она ему — что не бывает таких совпадений. Божинина то воля…
Еська вдруг смолк.
— Лечить меня велела, потом выспрашивала все про мамку мою… как ее звали, откудова она родом… а то я знаю, откудова… я только и думал, что оклемаюся маленько и сбегу… потом уж… тебе Кирей про старшого нашего сказывал… Егоза его звали… он за мною ходил, да все рассказывал… не про то, что свезло мне, как одному из тысячи везет, я и сам знал, только силком благодарным не будешь. Я и не хотел… злился на всех. И рука еще не слушалась, она и теперь-то грубая, не поработаешь, тогда и вовсе еле пальцами шевелил. А Егоза меня грамоте учить взялся.
Еська выловил пальцами размокшую пряничную крошку и в рот закинул.
— Сказал, что грамотному человеку живется легче. Писать, читать… приносил книги всякие, про магиков… и поначалу сам, вслух читал. А потом уже и я сподобился. Нестор, тот зол был… все выговаривал, что волчонок, сколько ни корми, цепным кобелем не станет. Только матушка, ежели чего решила, не свернет… Егоза меня и драться учил, не так, как на слободе, тут я сам его уже научить мог, но с мечом, как бояре. И сказал, что отныне я тоже боярином быть могу. Если, конечно, останусь. Знал, что я уже и сухарей собрал, и иного… я ж не верил им. Не бывает, чтобы доброта и задаром.
Пальцы Еська облизывал.
Вздыхал.
И вновь в чашку сунул. По этикету-то оно неверно, зато и глядеть на этакое вкусно было.
— Не сбег я. Думал-думал, а ничего не надумал… куда мне возвращаться? В слободу воровскую? Так, небось, никто меня там не ждет. И чем я промышлять буду, когда рука еще слабая? Для дел иных я маловат и слабосилен. Да и то, одно дело кошели тягать и другое — душегубствовать… может, ежели б край настал, то я и подушегубствовал бы вволю, так ведь не настал. Жил я в тепле и сытости. А и то сказать, что кормили нас ажно по четыре раза на дню! И мясом, и рыбой… я такого в жизни не едал… постеля своя, мягонькая с периною всамделишной. Одеяло пуховое. Одежа боярская… а что учеба, так мне даже интересно было. Я ж… Егоза говорил, что у меня ум жадный и быстрый. Бестолковый только. То там схвачу, то сям… по куску от всего, вот и давлюсь. Но ничего… главное, мне этакая жизнь по нраву была. Разве что скучно, а потом уж матушка объяснила, что да как… и я за то ей очень благодарный. И еще, что пожалела меня тогда… я ведь не особо и нужен был ей. Хватало… а тут такой позор…
Еська замолчал и пряника обскубанного подвинул к себе.
Позор?
Не ведаю. Бабка сказывала, что и лебедь курицею станет, коль в курятнике его растить. А Еська-то рос среди лихого люду… и конечно, натворил он немало, да только как судить?
Мне ли?
Встретится с Божиней на Калиновом мосту, тогда она и скажет, на который из берегов душеньке его идти суждено. Я же… я же промолчу.
— А потом… наши умирать стали… сначала Еленька… он тихим был, спокойным. Малевать любил — страсть. И наставники говорили, что талант в нем немалый. После Ефран… с ним мы не особо ладили, он из боярских детей, а потому на всех нас глядел этак сверху, навроде как мы ему не ровня… били его не раз и не два. И он, случалось… а потом взял и помер. Тогда-то и переехали… а не уберегли. Егоза… уж лучше бы я, чем он… нас мало осталось, Зослава. А теперь еще и я… подвел…
