31. – Да пребудет на небе, – изрек Юпитер, – и ждет, пока ею наградят будущую непобедимую десницу того, кто огнем и мечом возвратит столь вожделенный мир несчастной и бедной Европе, низринув вождей этого – лютейшего Лернейской гидры – чудовища, что, распространяя роковой яд многообразных ересей [58] , с исполинскою быстротой ползет во все страны Европы по всем ее венам.
Мом прибавил:
32. – Будет с него, если только уничтожить эту ленивую клику педантов, которые, не творя добрых дел согласно божественному закону, считают себя и хотят считаться людьми религиозными и угодными богам и говорят: творить добро – добро, делать зло – зло, однако приближаются к богу и угождают ему вовсе не тем добром, что делается, или тем злом, что не делается, но надеждой и верой согласно их катехизису. Судите сами, боги, было ли когда более бесстыдное злодейство: его не видят лишь те, кто ничего не видит.
33. – Уж подлинно, – сказал Меркурий, – кто не знает никакого заблуждения, тот не знает и этого, от него же родятся все прочие. Если бы Юпитер сам и все мы вместе предложили такой завет людям, то мы стали бы хуже смерти, ибо, нисколько не заботясь о человеческом обществе, действовали б только ради своего тщеславия.
34. – Всего хуже то, – сказал Мом, – что они порочат нас, выдавая все это за установления свыше, и вместе с тем проклинают наши плодотворные дела, называя их недостатками и пороками. И, между тем, как никто не делает для них, и сами они, ни для кого ничего не делая (ибо все их дело – злословить дела), несмотря на то живут делами тех, кто работал вовсе не для них, кто для других основывал храмы, часовни, гостиницы, госпитали, коллегии и университеты – значит, открыто действуют, как воры и присвоители чужого добра, наследственного добра тех, что, если и не так совершенны и не так добры, как им должно быть, все же не сделались настолько безнравственными и опасными для мира, как они. Напротив – весьма необходимы государству, сведущи в умозрительных науках, строгой нравственности, с неустанным усердием и заботой помогают друг другу и поддерживают общежитие (ради коего установлены все законы), так как добрым людям обещают награду, а злым – грозят наказанием. А те, заявляя, что всемерно заботятся о вещах невидимых, коих ни сами, ни прочие не в силах постигнуть, говорят, будто все зависит только от предопределенной каждому судьбы да каких-то внутренних озарений и фантазий, коими якобы всего более услаждаются боги.
35. – Так что, – сказал Меркурий, – нечего им ни досадовать, ни усердствовать из-за того, что некоторые верят в необходимость дел, ибо судьба тех – да и собственная их судьба, – верующих совершенно по-иному определена и не изменится, перейдут ли они от веры к неверию, и каково станет их вероисповедание – такое иль иное. И в силу той же причины им нечего ожесточаться против тех, кто им не верит и считает их преступнейшими людьми, ибо судьба не изменится из-за того, что те поверят и станут считать их хорошими людьми. Вдобавок еще, согласно их учению, не в их воле и изменить своей вере. Но те другие, что верят по-иному, по праву и за совесть, могут не только относиться неприязненно, но, мало того, считать великою жертвою богам и благодеянием миру – преследовать, убивать и уничтожать их с лица земли за то, что они похуже гусениц, жадной саранчи и тех гарпий, что, сами не делая ничего хорошего, только пожирают, портят и топчут ногами чужое имущество, мешая тем, кто захотел бы им воспользоваться.
36. – Все те, кто здраво судит, – сказал Аполлон, – считают законы благом, ибо цель их быть, и сравнительно лучшими законами считают те из них, что дают большие удобства для лучшего быта. Ибо одни из законов даны нами, другие выдуманы людьми, главным образом, для удобства человеческой жизни, а так как некоторым не приходится видеть заслуженных ими плодов в этой жизни, то им обещано и предуказано добро и зло, награда и наказание по их делам в иной жизни. Стало быть, – заключил Аполлон, – из всех этих разно верующих и разно учащих только одни они заслуживают преследований на небе и на земле и должны быть, как чума, искоренены из мира, только они одни, истребление коих дело похвальное и благоугодное, достойны милосердия не больше, чем волки, медведи и змеи; и чем несравнимо больше разрушений и заразы от них, тем несравнимо больше заслуга того, кто их изничтожит. Так что – хорошо рассудил Мом – приличествует всего более Южная Корона тому, кто предназначен судьбою уничтожить это ужасное чудище мира.
37. – Хорошо, – сказал Юпитер, – вот моя воля и решение. Эту Корону использовать согласно разумному предложению Меркурия, Мома и Аполлона, одобренному всеми вами. Эта зараза, будучи делом насильническим, противоестественным и противозаконным, конечно, не долговечна; для вас ясно, что ее ждет своя судьба или злейший рок, ибо и число таких людей возрастает только для того, чтоб падение было более ужасным.
38. – Достойная награда Корона, – сказал Сатурн, – тому, кто прекратит эту язву, но злонамеренным слишком мало и несоответственно наказание – только лишение человеческого общества. По-моему, было бы вполне справедливо, чтоб они, оставив свое тело, затем, в продолжение многих пятилетий и столетий, всячески переселяясь из тела в тело, наконец вошли бы в свиней, самых поганых животных мира, или стали бы морскими ежами, которые пригвождены к скалам.
39. – Совсем другого требует справедливость, – сказал Меркурий. – По-моему, за праздность следует наказать работой. Так что пусть лучше вселятся в ослов: там они сберегут свое невежество и избавятся от лености, а за непрерывную работу погонщики будут давать им немного сена и соломы и нещадно бить.
Это мнение единогласно одобрили все боги.
Тогда Юпитер изрек приговор:
40. – Да принадлежит Корона вечно тому, кто нанесет им последний удар, и да странствуют они 3000 лет, переселяясь все время из ослов в ослов.
Кроме того, вместо этой Короны Вещественной да будет Корона Идеальная, передаваемая до бесконечности, так что от нее могло бы возникнуть бесконечное множество других, в то время как сама она ни на йоту не уменьшается и не умаляется в своей славе и действительности. С этою Короною, само собой разумеется, соединяется Идеальный Меч, равным образом обладающий более действительным бытием, нежели какой бы то ни было иной меч, существующий в границах пространства. Под этой Короной и Мечом Юпитер разумеет Всеобщий Суд, который вознаградит или накажет всякого в мире по мере его заслуги и преступлений.
Вполне одобрили все боги эту предусмотрительность, ибо Закону приличествует восседать рядом с Судом, так как суд должен руководиться законом, и закону должно осуществляться в суде; суд должен исполнять, а закон – повелевать, закон весь – в теории, суд весь – практика.
Когда были закончены долгие беседы и рассуждения об этом престоле, Мом, указывая Юпитеру на Геркулеса [59] , спросил:
41. – Ну, а что же нам сделать с твоим побочным сыном?
42. – Вы слышали, боги, – возразил Юпитер, – на каких основаниях мой Геркулес должен уйти отсюда со всеми прочими. Но я не хочу, чтобы его уход походил на все прочие, ибо повод, способ и причина его вознесения были далеко не такими, как у них: он один и единственно за свои доблести и героические подвиги заслужил небо и – незаконный – показал себя достойным усыновления Юпитеру. И признайтесь, он лишен неба только за то, что он пришелец со стороны, а не бог по природе. Но это моя, а вовсе не его вина, что я, как уже было сказано, чрез него стал прославлен. И я верю – совесть подскажет вам, – если кого и следовало бы изъять из общего правила и определения, то, конечно, Геркулеса. Так что, если мы его устраним отсюда и пошлем на землю, то следовало б устроить это с не меньшим почетом и уважением, как если бы он остался на небе.
