– Помощь… Нам нужна помощь… – проговорил один из них и трактирщик заметил, что этот человек в одном сапоге.
– Помоги нам…
Порыв невидимого ветра захлопнул ворота, да так сильно, что створка отскочила назад и когда открылась, трактирщик никого не увидел. Дорога была пустой и горячей от солнца.
Весь погруженный в собственные мысли, он вернулся на террасу, где стряпуха уже подавала постояльцу первое.
– Тебе чего-нибудь дать, Тревор? – негромко спросила она, но трактирщик только покачал головой.
– Кто там был? – спросил постоялец.
– Никто. Просто ветер створкой ударил, да и пригрезилось что-то.
– Понимаю, – произнес постоялец, принимаясь за еду. – После таких приключений – случается.
– Я пойду, ваше благородие, в деревню схожу, – сказал трактирщик, поднимаясь.
– К этому?
– Так точно. Попробую разузнать легонько, чего приходил, а то как-то неспокойно.
– Хорошо, только после – сразу ко мне и все расскажешь.
– Обязательно, ваше благородие. Обязательно.
И оставив постояльца, трактирщик прямо через холм направился в деревню, старательно избегая лощин и рощ, хотя идти по солнцу было жарковато.
Изрядно вспотевший и раскрасневшийся, он прибыл к дому Барабана и переведя дух, постучал в ворота.
Залаяла собака, забеспокоились гуси на заднем дворе.
– Кто там?
Это был голос Барабана.
– Треворэто. Выйди, ты мне нужен.
Барабан вышел в рубахе, драных портках и с руками, перепачканными дегтем. Привычно, по-разбойничьи огляделся и хрипло произнес:
– Ну?
– Ты чего ночью приходил?
– Соскучился, – усмехнулся Барабан.
– Ты давай не скалься, там залетные какие-то вертятся. С ножами.
– И сколько их?
– Пока были двое.
– А где они теперь?
– Не знаю, я за ними не слежу. Так чего приходил, неужели Нордквист объявился?
– Если и объявится, то не по твою душу, живи спокойно, торгуй похлебкой с сухарями. Все, больше вопросов нету?
– Нету, – вздохнул трактирщик и Барабан повернулся уходить.
– Ты помнишь Гонзалеса?
– Гонзалеса? Как же его не помнить, я сколько раз его работу видел. Такого кровопийцу поискать нужно. За ним много кто охотился, да только везло ему.
– Я его видел.
– Как это? Когда? – распрямился Барабан и его лицо посерело.
– Сейчас, почти что… Только это, как будто не взаправду…
– Да ты перепил сегодня, что ли? Морда-то опухшая.
– Опухшая от другого, Барабан. Я сегодня стук услышал, вышел ворота открыть, а там они стоят – Гонзалес и его команда. Ну, может, не вся, а человек двадцать. А один, тот что справа – в одном сапоге, понимаешь?
– В сапоге?
– Ну ты же помнишь, рассказывали, что когда они пропадали, так даже по одному сапогу оставили, когда голенища подшивали или, там, каблуки набивали. Так вот он в одном сапоге и стоял.
– Жуть какую-то рассказываешь, – покачал головой Барабан и нервно хохотнул. – А чего хотели?
– Помоги, говорят. А сами в землю смотрят. Потом створка хлопнула от ветра, я ворота снова открыл, а там уже никого.
Они помолчали. Барабан задумчиво перетирал на пальцах деготь, трактирщик смотрел вдоль улицы, где под забором в тени дремали две собаки.
– К чему это, как ты думаешь?
– Не знаю, Тревор, что тебе сказать. Просто напейся, как следует, а на другой день опохмелись и снова напейся.
– Думаешь поможет?
– Должно помочь.
Возвращался трактирщик уже по дороге, где встретился с пятеркой пограничных шерифов. Они были при оружии и лица их были трактирщику незнакомы.
Он посторонился и отвесил поклон, однако они его, как будто, не заметили. Как никак королевские слуги.
13
Погода стояла хорошая, ноги после вчерашнего перехода, еще побаливали, но в общем отряд шел бодро и даже мулы не доставляли никакого беспокойства.
Хорошо покормленные на постоялом дворе, они лишь изредка гадили, да прядали ушами, отгоняя назойливых мух, которых, к счастью, в это время года было не слишком много.
– Я вот чего спросить у тебя хотел, Ламтак, стало быть ты обучался на золотых дел мастера, правильно? – спросил Рони.
– Ну да, – нехотя ответил гном. – За то и расплачиваюсь, хотя я по этой работе совсем немного подряжался.
– Но ты же еще подметки клеить можешь и каблуки прибивать – этому ты где научился?
– И не придется ли нам за тебя еще с подметочными цехами воевать! – добавил Бурраш и все засмеялись.
Дорога пошла под гору и Рони с Мартином пришлось поддерживать мулов за седло, чтобы они не убежали вниз. Спускались минут десять, в иных местах придерживая мулов даже вдвоем. Дорога была плохой, ее никто не строил и не накатывал, она образовывалась сама собой и после каждых дождей по-новому.
Спустившись на дно долины, путникам пришлось петлять между болотцами, озерными ямами с чистой водой и множеством, наполнявших эти ямы, ключей.
То тут, то там вздымались стены высокого камыша, над головами носились стрекозы и путникам казалось, что они шли вдоль какой-нибудь реки или большого озера. Однако сухие участки дороги перемежались с мокрым песком и кочковатой глиной, приходилось скакать с места на место, а в иных местах Бурраш брал на загривок Ламтака – тому было не перепрыгнуть между кочки там, где воды было слишком много.
Наконец, они пошли в гору. Болотца с лягушками и тиной остались позади, а им на смену пришли заросли прибрежных кустарников, которые цвели медовыми цветами, привлекая множество диких пчел и пушистых шмелей. Здесь, будто начинался другой мир, который питался водой из мира предыдущего – болотного.
За медовыми кустарниками был луг, но и дорога пошла в гору круче. Теперь, Мартин с Рони, думали о том, как бы не пришлось подталкивать мулов под зад, однако не потребовалось. Дорога стала петлять по склону, тем самым, заметно удлиняясь, однако становясь более пологой.
Неприятности долгого пути скрашивались обилием луговых цветов, которые, наполненные влагой, цвели в полную силу без всякой экономии солнечного света. Синие васильки, алые маки, желтые тюльпаны и тюльпаны розовые. Фиалки – в низинах, львиный зев на пригорках и поверх всего этого великолепия – не прекращавшееся гудение пчел и шмелей.
Помимо пчел, здесь порхали бабочки и залетали с низинных болот хищные стрекозы. Они хватали зазевавшихся мошек и уносились прочь, оставляя бабочек и пчел заниматься своими делами.
