Почему же никто не казнит их за это? Никто не заковывает в кандалы и не бросает в тюрьмы? Почему никого не увольняют? Почему только мне приходится отвечать за ошибки?
— Александра! — слышу голос за собой.
Я поворачиваюсь и вижу его — Николая!!!
— Ты что здесь делаешь? Следишь за мной?
— Нет, — отвечает он растерянно. — Да… Я ждал тебя на Старомонетном, хотел объясниться, но ты не пришла. Подумал, с тобой что-то случилось, — он так сильно сжимает в руках ключи от машины, что на пальцах остаются ярко-розовые следы. — Просто не мог все так оставить. Мне нужно, чтобы ты знала правду. Да, я выдавал кредиты людям, у которых не было за душой ничего, кроме хорошей идеи и огромного желания ее реализовать. Я давал им шанс на новую жизнь! Очень многие кредит вернули. У них все получилось. Только у двоих не вышло. Я возместил ущерб из собственного кармана, но меня попросили уйти. Поверь мне, все было именно так. А к делу Сердобольного я не имею никакого отношения!
Беру его за руку, вывожу из супермаркета и веду к парковке. Мы останавливаемся у машины.
— Не стоит устраивать сцены посреди магазина, — говорю я. — Здесь поговорим. Как я могу тебе верить, если ты уже один раз соврал?
— Пойми, что тогда бы меня никто даже на версту не подпустил к работе!
— Ты поставил личные интересы превыше рабочих.
— Я делал доброе дело, давал надежду людям. Большинство из них кредиты возвращало! Процент невозврата был не выше, чем у других!
— Но ты нарушал правила банка! Это главное?
— Да, но я никому не причинил вреда! Я делал то, для чего банки в принципе и создавались — давал людям кредиты для развития своего маленького дела! Я нарушил правила банка, но разве они сами не нарушают правил? Никто не должен был узнать о причинах моего увольнения, но вы узнали. Моя вина в новом деле не доказана, но меня уже вышвырнули. Разве это — не нарушение правил? Почему им можно слона убить, а меня за муху вышвыривают? Есть правила, но есть здравый смысл! Есть ответственность за то, что делаешь. Ответственность за свою жизнь. Я ее несу, как мне сердце приказывает. Для этого мне не нужны инструкции. Считаю, что это главное.
— Ты меня вконец запутал. Я устала. Оставь меня в покое, — отворачиваюсь.
— Прошу, подожди, — он хватает меня за руку и разворачивает к себе. — Я потерял работу и смирился с этим. Но я не хочу терять тебя. Мы так похожи. Эта неделя была незабываемой. Ты не представляешь, что творится со мной… Мне кажется, что я…
— Не надо, пожалуйста! — тяну руку к его губам, чтобы заставить его замолчать. Он хватается за нее, как утопающий, сжимает, притягивает к своим губам и целует. Потом с силой прижимает меня и целует в губы. Мне нечем дышать.
— Оставь меня, — вырываюсь и бегу от него. Под ногами хлюпает весна. В сапогах начинает намокать, но я несусь дальше по лужам, пока не оказываюсь перед подъездом Светы. Мой оазис разума и красоты. Она дома. Смотрит на меня так, будто теперь у меня с превращением из лягушки что-то не сработало.
— Извини, — спохватываюсь я. — Если мой вид может навредить твоему ребенку, сразу уйду. Прости. Просто не знала, куда пойти.
— Заходи! Не говори ерунды! Что случилось?
— Меня увольняют!
— Тот, с которым ты сейчас у магазина разговаривала?
— Ты всё видела?
Застываю в углу с сырым сапогом в руке.
— Да, я по балкону прогуливалась. Ты знаешь, беременным нужно чаще быть на свежем воздухе, но мне лень. Поэтому на балкон выхожу дышать. Стою, дышу, по сторонам смотрю. Гляжу, ты — не ты? Лёша — не Лёша? Взяла бинокль. Оказалось, что не Лёша, но ты. И тут я подумала, что не зря сегодня телевизор не включила. На улице — своя «Санта-Барбара»!
Света говорит так просто и легко, будто мы говорим о подробностях утреннего моциона. Тяжело вздыхаю.
— Надеюсь, у Леши нет такого бинокля, — шепчу, расправляя сапоги на коврике, чтобы они лучше просохли. — Чаю нальешь?
— Налью, и не только чаю, — добавляет Света, провожая меня на кухню. — А то стоит тут недопитый, уже целый месяц меня раздражает.
Света кивает на бутылку коньяка. Она наливает мне крепкого черного чаю в большую белую чашку с изображением радостной коровы, за которую можно, в случае чего, спрятаться.
— Так кто это был? — спрашивает Света, наливая себе цветочный чай для беременных. — Тот, с которым «не знала что делать»?
Она смотрит на меня, улыбаясь, как в старые добрые времена, когда мы просто болтали, ничего не скрывая друг у друга и ничего не выясняя. Честно сказать, тогда и нечего было скрывать и выяснять. Почему сейчас все изменилось? Или мы изменились? Тяжело вздыхаю, киваю, делаю глоток и делаю вид, что рассматриваю веселую корову на чашке.
— А сейчас знаешь? — не унимается Света.
Мотаю головой.
— А делала?
— У нас что, допрос с пристрастием? — ставлю чашку на стол так, что она издает громкий неприятный звук.
— Значит «да», — теперь Света тяжело вздыхает.
— Нет, нет! — спешу возразить я. — Ничего не было! Практически ничего! — добавляю я. Ты же знаешь. У меня Лёша.
— Ну, слава Богу. А уже подумала, что нет…
— Знаешь, ты мне советовала когда-то больше эмоций, чувств в жизнь добавить. Я добавила. И что теперь мне с ними делать — с этими чувствами?
— Я, конечно, не совсем это имела в виду, но ты не волнуйся. Мы сейчас с тобой все по полочкам разложим. Но сначала нужно успокоиться. Давай тебе чаю для беременных налью. Не волнуйся, беременным не делает, но прекрасно расслабляет.
Света наливает мне чай и снова разбавляет его хорошей порцией коньяка.
— Ничего себе — чай для беременных, — я присвистываю.
— Самой нельзя, так на других полюбуюсь, — приговаривает Света, улыбаясь.
Сижу и думаю, как было бы все просто, если бы только от одного чая можно было бы забеременеть, тем самым решить все вопросы продолжения рода, ну и остальные проблемы тоже. Когда женщина захотела, тогда и родила. Никаких сложностей с противоположным полом, лишних эмоций и слез, стресса и напряженного чаепития у лучших подруг.
— Действительно расслабляет, — говорю я и пересаживаюсь в кресло, прихватив с собой чудодейственный чай.
— Лучше себя чувствуешь? — спрашивает подруга.
— Гораздо, — отвечаю я. — Знаешь, внутри тепло становится, будто лицо под солнечные лучи подставила, а сосульки на крышах вокруг от его лучей тают, тают, тают и текут ручейками.
И тут слезы полились из моих глаз. Я рыдала без остановки несколько часов. Так мне показалось. Света потом сказала, что это были считанные минуты, но откуда ей знать? Она теперь часов не наблюдает. У нее действительно нет дома часов. «Ничего страшного, — сказала она. — Это излишек эмоций вышел. Теперь легче думать будет». А что тут думать?
