— Нужно идти дальше. Это всё-таки поход, а не стоянка. И еще раз извини нас всех. Мы повели себя очень эгоистично. Нужно было всем вместе съесть какой-нибудь зеленый салат с черным хлебом.
— Не нужно из-за меня всем становиться вегетарианцами, — я понимаю, куда он клонит. — И если вам хочется кроликов, ешьте их. Я сама себе приготовлю что-нибудь другое. Не знаю, что на меня нашло. Меня все раздражает из-за этой тошноты. Никак не привыкну к этой нестабильности под ногами. Я такая чувствительная стала.
Лежу в каюте, стараясь привыкнуть к мерному покачиванию яхты и в какой-то момент засыпаю. Мне снится сон, будто про мою жизнь снимают фильм, но режиссер, очень похожий на моего творческого интеллигента, постоянно недоволен актрисой. «Кого ты играешь? — кричит он. — Кому ты хочешь что-то показать? Не играй, а живи! Правду! Дай мне правду!» От его слов я просыпаюсь. О чем он? О какой правде? Лёша… Николай… Что теперь с ним? Если он не виноват, то нехорошо мы с ним всё-таки обошлись… Почему я не могу прекратить думать об этом даже в отпуске?
Меня все еще подташнивает, но уже не так сильно. С этим можно жить. Организм перестал сопротивляться ощущению неустойчивой нормальности. С усилием встаю и выхожу на палубу. Смеркается. Вся команда в сборе. Лёша помогает мне пройти к скамейке и усаживает на колени.
Как завороженные, смотрим на огромный залив и открывающийся перед нами вид на первое цивилизованное место на нашем маршруте — город Гёчек. По берегам залива несколько бухт с бесчисленными яхтами. Справа — суденышки попроще. Слева стоят огромные яхты миллиардеров. На самой большой из них мы насчитали семь этажей. «Это одного норвежского магната. Он ее продал, не понравилась. Теперь можно снять за полмиллиона в неделю, — поясняет Вадим, — евро». Мы присвистываем и смотрим дальше. Впереди — черная гора, у подножья которой ютятся домики и отели со светлыми крышами, как боровички после дождя. Павел объясняет нам, что это лишь порт. Основная часть города находится чуть дальше по линии берега. Отсюда их не увидеть.
Ищем пирс, у которого стоят яхты, похожие по классу на нашу. Видим служащего, который машет с берега нам рукой. Сначала не понимаем, гонит он нас отсюда или наоборот зовет, потом разбираемся — зовет. Ребята работают, как слаженный организм. Вадим у руля. Лёня следит, чтобы яхта не подошла слишком близко к причалу. Остальные выбрасывают швартовы и помогают закрепить судно. В конце путешествия никому не хочется платить за царапины на борту, а получить их ничего не стоит, если не смотреть в оба.
Вечер договариваемся провести раздельно парами. Мы переодеваемся и, накинув легкие ветровки, отправляемся в город. Порт Гёчек — это город в городе. До центра, по словам Вадима, совсем недалеко — каких-то десять минут по побережью в окружении живописных сосен. На пирсе видим наших старых знакомых: Алису и Вадика. Их яхта, очевидно, следует по тому же маршруту. Вадик учится вязать с папой морской узел. Алиса рассматривает с мамой морскую звезду. Никто не кричит и другим не надоедает. Нас они даже не замечают.
— По-моему, плавание пошло всей семье на пользу, — говорит Лёша тихонько, чтобы они нас не услышали.
— Да, — шепчу я. — Может быть, и мы когда-нибудь отправимся в путешествие на яхте всей семьей?
— Я не против, — отвечает Лёша. — Есть даже такой вид семейной терапии — общий поход на яхте без телевизора, телефонов и книг. Даже если люди долгое время до этого не говорили друг с другом, обычно на третий день все начинают нормально общаться, а на седьмой семью не разольешь водой.
— А что у нас будет на седьмой день? — спрашиваю, игриво целуя его в ушко.
— Не знаю. Давай пока поедим где-нибудь? — предлагает он, и я без раздумий соглашаюсь.
Выбираем небольшой традиционный турецкий ресторан на берегу моря, которых тут десятки, если не сотни. Все побережье усыпано светящимися вывесками заведений. Внутри немноголюдно — лишь несколько человек вполголоса беседуют, склоняясь над большими тарелками с едой. Садимся за стол на четыре места на террасе с видом на набережную. Мы всегда располагаемся друг напротив друга — так удобнее общаться. У подоспевшего официанта заказываем бутылку красного вина и овощи на гриле. Лёша, конечно, еще и мясо на гриле, но это его дело.
— Знаешь, я сегодня днем так вспылила, — говорю после того, как на столе появляется вино и большие пузатые бокалы. — Не люблю, когда меня обманывают.
— Забудь. Я тоже за честность. Извини, что мы тебе ничего не сказали.
— И ты меня. Я повела себя эгоистично.
Он поднимает бокал, мы чокаемся. Вдыхаю аромат вина и пробую. Прекрасный терпкий вкус с послевкусием дубовой бочки, как у хорошего коньяка.
— Отличное вино! — восклицаю я.
— Да, действительно, — соглашается он, — Если вернуться к теме правды, знаешь, в психологии есть интересная статистика: 75 процентов людей говорят, что им не нравится, когда их обманывают, но при этом они сами признаются, что регулярно не договаривают, умалчивают, а иногда откровенно врут своим друзьям и близким. Причем несколько раз в месяц!
— Да? Тогда я — редкое исключение, кроме, пожалуй… — отрываю взгляд от зеленого салата с йогуртовым соусом, который принесли как бесплатное приложение к основному блюду, и напряженно смотрю на Лешу. — Знаешь, мне нужно тебе кое-что рассказать.
— Мне тоже, — отвечает он тоном, от которого у меня мурашки от страха по спине бегут.
Сжимаю в руке бокал и делаю большой глоток, судорожно перебирая в голове возможные варианты его признаний: он мне изменил, у него есть незаконнорожденные дети, он не может иметь детей, он знает о нас с Николаем, он его подставил? А может быть, команда не хочет плыть дальше со мной, и мне придется отправиться отсюда домой на самолете? Или у него на работе появилась симпатичная девушка, похожая на меня, — перфекционистка, которой ему очень хочется помочь, вылечить, как мне тогда. Зачем я вообще начала этот разговор?! Кому нужны эти признания? Лёня мне про кролика сказал, и что из этого вышло? Скандал. А так бы каждый спокойно съел свою порцию, и никто ничего не заметил. Нет, это все же неправильно, нечестно. Лучше сейчас сказать, чем потом всю жизнь мучиться.
— Давай тогда ты сначала, — говорю обреченно, готовясь к самому худшему.
— Нет, — отвечает он, — давай ты, раз уж начала.
— Хорошо, — ерзаю на месте, желая пробурить в деревянной скамье с мягкой подушкой дыру, чтобы тут же исчезнуть после признания, но мебель здесь крепкая — видимо, и не такие баталии выдерживала. — Помнишь, пару неделю назад, когда мы перестали друг друга понимать? Особенно после того, когда меня на работе повысили.
— Да, хорошо помню. Я тогда еще каждый день квартиру убирал. Меня это ужасно раздражало. Поэтому был не сдержан порой. Да еще этот франт, который за тобой увивался, меня нервировал…
— Честно говоря, речь как раз о нем.
Лёша перестает жевать, сжимает в руке вилку, потом откладывает ее в сторону и напряженно смотрит на меня.
