Стараниями Бобкова такие люди оказывались в Пятом управлении. Отбор был персональный и для заслуженных «оперов», и для юных выпускников престижных университетов. Бобков говорил с каждым, узнавал направленность и способности, определял перспективу. И это помимо того, что кандидат был просвечен вдоль и поперек кадровой службой. Трудно, очень трудно отпускал людей из управления. Ушедших никогда не брал обратно.
Верность «пятой службе» для него была величиной осязаемой. Работа до девяти-десяти вечера, а потом и дома за письменным столом — час-полтора. Он поглощал немыслимое количество текста — от служебных бумаг до художественных сочинений. В том числе приобретенных оперативным путем.
Интерес его вел по этой жизни, творческий фанатизм. Не фанатизм заскорузлого чиновника спецслужбы, а одержимость «профессиональной» истиной. Как можно здесь без широты взглядов? Однажды, когда он ходил в курсантах «шпионской школы», жизнь весьма своеобразно столкнула его с литературой, пленником которой он стал на все время.
Воспоминания (Филипп Бобков) :
«Во время войны множество книг из частных библиотек и разбитых хранилищ свезли в Петропавловскую крепость. Необходимо было разобрать их и вернуть в библиотеки. Я попал в команду, которой предстояло сортировать книги на хорах собора Петра и Павла. Каких только уникальных изданий я там не увидел! Книги с автографами Достоевского, Герцена, Огарева, Горького, подшивки журнала «Будильник»... Да чего там только не было! Мы забирались на хоры собора, читали и не могли оторваться. Часами сидели почти под куполом, пока не спохватывались и не принимались снова за дело. Работы было много, но задание все же выполнили, хотя и задерживались в соборе чуть ли не до самого отбоя».
Это чтение под куполом потом обретало некий порядок под влиянием лекций в университете, где курс истории читал академик Тарле. В последние годы привычкой стало постоянное общение с известными интеллектуалами, творческими людьми. Об этом говорили бывший член царской Думы, дворянин Василий Шульгин, актер Олег Табаков, режиссер Юрий Любимов, кинорежиссер Лариса Шепитько, музыкант и дирижер Святослав Ростропович и другие не менее известные люди.
Разный он был, Бобков. Мог устроить разнос отделу за то, что пришлось арестовать старшего научного сотрудника, увязнувшего в антисоветской агитации.
— Не умеете работать, раз довели дело до ареста.
А мог потребовать:
— Этого надо вести на «посадку».
Вероятно, у него была своя шкала опасностей для власти.
Не потому ли особенностью бобковского стиля в служебном варианте всегда было адекватное восприятие ситуации. Его не давил хомут «спецслужбистского» взгляда. Знакомясь с оперативными документами, аналитическими записками, он видел дальше. Другие зампреды, порой даже и сам Андропов, запаздывали с решениями, не воспринимали информацию, если она расходилась с их мнением. Бобков имел свою точку зрения, отстаивая которую пытался влиять на прямолинейное, заторможенное мышление некоторых руководителей КГБ, порождавшее и соответствующие указания. И отношения между Бобковым и Андроповым, по выражению одного генерала, были «жестко дружескими».
Мог ли Бобков стать председателем КГБ? Вряд ли. Он был профессионалом джентльменского уровня, а не политиком, тем более не конформистом. Андропов пятнадцать лет держал его в кресле начальника Пятого управления, не давая хода.
Загадка? Пожалуй, нет. Это ведь был самый закрученный участок КГБ. Здесь сошлись проблемы партии, интеллигенции, пропаганды, национальных отношений и защиты власти. Кто мог разобраться в этом клубке? Бобков мог.
Да, он был толерантен и гибок, как дипломат. Но не мог переступить через себя, когда информировал ЦК КПСС и Горбачева о ситуации в стране, захлебнувшейся перестройкой. Разве мог вызвать у Горбачева доверие первый зампред КГБ, по чьей инициативе в Политбюро регулярно шли аналитические записки, в которых говорилось о стремительно исчезавшем авторитете власти, о деградации партии, о народе, плевавшемся при словах «перестройка» и «коммунист»? Разве мог решиться Горбачев предложить Политбюро Бобкова для утверждения председателем КГБ? С такими-то настроениями, с такой-то историей подавления диссидентов — и в председатели? Тогда из горьковской ссылки с триумфом уже возвращался Сахаров.
После бобковских записок Горбачев не жаждал общения с КГБ. И он не попал под обаяние Бобкова. А если бы попал?
Бобков располагал сразу. Открытым лицом, доброжелательным прищуром, неспешной, умной речью. После совещаний и заседаний людям не хотелось от него уходить. Странный это был генерал, скорее профессор, педагог, врач. Притягивал осязаемой силой прочтения мыслей и настроений собеседника. Не конфликтовал, скорее обволакивал. В душу входил мягко, по-кошачьи. Чтил личность и так выстраивал систему аргументов, что деваться было некуда. Память феноменальная. Мог сказать сотруднику: «Поднимите дело 36-го года. Там такой-то, возможно, приходится родственником вашему фигуранту». На собраниях не отличался партийной риторикой, излагал утилитарно и адресно, как профессионал. Об «объектах разработок» — только корректно, без пропагандистских клише: «отщепенец», «тунеядец», «продажный».
О нем мало кто говорил плохо. Но даже бывшие сотрудники, те, кто не лучшим образом потом оценил и КГБ и его, уважали профессионала. Впрочем, как и диссиденты, с которыми он общался и которых вразумлял.
Ревностно относился к нему Андропов. Однажды буркнул Николаю Николаевичу Яковлеву, что «удивлен дружбе жандармского генерала и либерального профессора». Такое скажешь только в сердцах.
Яковлев, правда, считал, что не жаловал Филипп Денисович собственную профессию, в которой достиг высочайшего мастерства. И потому, мол, не доверял ему до конца, как и себе. Тонкие натуры, эти либеральные профессора. Все норовят о своих ощущениях. А те скорее тоже из ревности.
Методы
Магические фразы КГБ: «дела оперативной проверки», «оперативной разработки», «литерные дела», «объектовые дела». А в целом — дела оперативного учета.
Что такое дело оперативной проверки? Сигнал, информация, чаще всего агента, о человеке или организации, которые требуют проверки и уточнения. Проверили и увидели: не совсем чисто ведет себя человек, есть признаки антигосударственной деятельности. И тогда заводится дело оперативной разработки. Результатом ее может быть следствие и суд. А литерное дело изучение процессов в «горячей» социальной группе. Предмет объектового дела — конкретная организация и изменения в ней, скажем, на радио «Свобода».
Каждый офицер «пятерки» знал формулу Бобкова: «Дела оперативного учета позволяют видеть процессы, а не отдельных людей. Изучайте процессы, и вы будете хозяином положения».
КГБ регулярно направлял в Центральный Комитет партии записки о настроениях в обществе. Пятое управление изучало настроение интеллигенции. Главное здесь было понять, чем дышат лидеры общественного мнения. Аналитики «пятерки» определили свой круг, в который входили ведущие деятели искусства, литературы, образования, науки. Их было около двух тысяч по стране: ведущие режиссеры, актеры, музыканты, ректоры вузов, академики, писатели. Весьма авторитетные для других, они влияли на интеллигентскую среду. Поэтому их мнением интересовались.
