А в конце списка с абзаца: 11 порнографических фильмов, 3904 порнографических снимка и один «резиновый искусственный половой член».
Люди из правящей элиты, попавшие под топор репрессий, понимали толк в радостях жития и любви, умели делать жизнь комфортной, правда, нередко за государственный счет. Они же взвинчивали планку потребления и сексуального наслаждения элиты, расширяя пропасть между ней и массой простолюдинов. Коммунистическая элита раскалывалась на аскетов, и на жаждущих комфортной жизни. И те и другие жили рядом, все на глазах. Квартиры Молотова и Микояна разделял коридор, и жены их, не дружившие, лишь обменивались взглядами. Анастас Микоян, хотя и устал от брюзжания своей супруги Ашхен по поводу манер Полины Жемчужиной, тем не менее тоже их не воспринимал: «Она вела себя по-барски, как „первая леди государства“ (каковой стала после смерти жены Сталина). Не проявляла скромности, по тем временам роскошно одевалась. Дочь воспитывала тоже по-барски… Еще Серго Орджоникидзе (нарком тяжелой промышленности. – Э. М.) возмущался: „Для какого общества она ее воспитывает“»
[27]
.
А Полина Семеновна Жемчужина вполне следовала точке зрения Александры Коллонтай: «Можно быть хорошей коммунисткой и при этом элегантно одеваться и пользоваться помадой и пудрой».
Жемчужина чем-то напоминала Ольгу Зотову из толстовской «Гадюки». В девичестве она Пери Карповская, дочь еврейского портного, поработала и папиросницей на табачной фабрике в Екатеринославе, и кассиром в аптеке, пока не вступила в Коммунистическую партию и Красную армию. В армии комиссарила, не расставаясь с кожаной курткой и револьвером на поясе. После Гражданской войны ее стезя – партийная работа в Киеве, потом в Москве, в райкоме партии. Но это уже была не комиссарша в сапогах, а элегантная привлекательная женщина, будто от рождения знавшая туфли и модные платья. Такой и увидел ее Молотов. Она стала его супругой в 1921 году.
В середине двадцатых Жемчужина руководила трестом жировой промышленности Москвы, который занимался производством парфюмерии. А наркомом легкой промышленности был Любимов, старый большевик, не особо жаловавший парфюмерно-косметические дела. Одеть и обуть народ – это важно, по его понятиям. А «мазаться-краситься» – это женская блажь. Жемчужина при случае и рассказала Сталину о заблуждениях наркома. А что произошло дальше, поведал Анастас Микоян.
– Как-то раз позвонил мне Сталин и пригласил к себе на квартиру. Там был Молотов. Попили чаю. Вели всякие разговоры. Потом Сталин перешел к делу и сказал примерно следующее: жена Молотова, Жемчужина рассказала ему, что ими очень плохо руководит Наркомлегпром. В таком положении находится и ЛЕНЖЕТ (Ленинградский трест жировой промышленности. – Э. М.). С ее слов получалось, что они беспризорные. Вместе с тем Жемчужина говорила, что парфюмерия – это перспективная область, прибыльная и очень нужная народу. У них имеется много заводов по производству туалетного и хозяйственного мыла и всей косметики и парфюмерии. Но они не могут развернуть производство, потому что наркомат не дает жиров; эфирных масел для духов и туалетного мыла также не хватает; нет упаковочных материалов. Словом, развернуться не на чем. А у женщин большая потребность в парфюмерии и косметике. Можно на тех же мощностях широко развернуть производство, если будет обеспечено материально-техническое снабжение.
«Вот, – говорит Сталин, – я и предлагаю передать эту отрасль из Наркомлегпрома в Наркомпищепром. Я возразил, что в этом деле ничего не понимаю сам и что ничего общего это дело с пищевой промышленностью не имеет. Что же касается жиров, то сколько правительство решит, столько я буду бесперебойно поставлять – это я гарантирую. Кроме эфирномасличных жиров, производство которых находится у Легпрома, а не у меня… Итак, все перешло к нам. Был создан в Наркомате Главпарфюмер, начальником которого была назначена Жемчужина… Под ее руководством эта отрасль развивалась успешно… Отрасль развилась настолько, что я мог поставить перед ней задачу, чтобы советские духи не уступали по качеству парижским. Тогда эту задачу в целом она почти что выполнила: производство духов стало на современном уровне, лучшие наши духи получили признание. Мы покупали за границей для этого сырье и на его основе производили эфирные масла. Все это входило в систему ее Главка»
[28]
.
К трехсотлетию дома Романовых французский подданный, российский парфюмер Генрих Брокар сотворил духи и дал им название «Любимый букет императрицы». Супруге Николая Второго запах понравился. Их делали малыми партиями на московской фабрике «Империя Брокара». После Октябрьской революции фабрику назвали парфюмерно-мыловаренным комбинатом № 5. От такого невкусного названия воротило даже твердокаменных большевиков, не говоря уж о лириках типа Луначарского. И фабрика с таким названием выпускала только мыло. Но в 1922 году с приходом новой экономической политики и проповедей Александры Коллонтай в жизнь вернулись духи и помада. А на комбинате № 5 их производство как-то не заладилось. И тогда сам Август Мишель, главный фабричный парфюмер, ученик Брокара, предложил другое название – фабрика «Новая заря». Это понравилось власти. Но он пошел дальше, этот тайный эротоман, почитатель коллонтаевских идей. Как-то летом 1925 года достал он из сейфа рецепт «Любимого букета императрицы» и сделал пробную партию, которую послал в Кремль. Те кремлевские жены и женщины-коммунистки у власти, что рассматривали духи как сугубо женское оружие, восторженно приняли продукт Мишеля. Особенно Полина Жемчужина, которая тогда же и предложила назвать эти духи – «Красная Москва». «Пусть императорский запах послужит не только большевистской элите, не только нэпмановской, но и рабоче-крестьянской России», – объявила она. Вероятно, под впечатлением курса марксистской диалектики, который слушала в Торгово-экономическом институте имени любовника Коллонтай – Плеханова.
А через год судьба ее тряхнула – она стала секретарем партийной организации «Новой зари». И первым делом потребовала от парфюмеров сделать все, чтобы «Красная Москва» завоевала женские массы. Для этого она действительно «выбивала» средства на заграничное сырье, на новое оборудование. Она быстро вошла в производственные заботы, и чаще к ней ходили решать проблемы парфюмерные мастера. Поистине духи скоро стали легендарными. Советские женщины в пределах крупных городов пахли «Красной Москвой» за 53 рубля и красились помадой «Новая заря» за 10 рублей. И не знали, что благодарить им за это надо Полину Семеновну Жемчужину, которая скоро обосновалась в кресле директора фабрики. И Мишелю нравилось с ней работать.
Ранним утром 22 июня 1941 года Молотов позвонил ей в крымский санаторий, где она отдыхала с дочерью: «Война, выезжай немедленно». Собрались быстро. Потом она вызвала парикмахершу. И пока та делала ей маникюр, она слушала по радио выступление своего супруга о вероломном нападении Германии.
Когда началось перемещение промышленности на восток, Жемчужина, тогда уже не связанная с «Новой зарей», все же попросила включить фабрику в число эвакуируемых объектов. Лаврентий Берия, всесильный нарком безопасности, входивший в Комитет Обороны, поддержал: «Сначала мыло для солдат, но и женщина в войну пусть пахнет хорошо». Один из цехов перевезли в Свердловск, потом от него родилась новая фабрика «Уральские самоцветы».
